адмирал.

– А у нас на него и без этого жалобы.

Купцы вручили жалобы на полицмейстера адмиралу. У мещанина Павла Ситникова, который пошел за рыбой, смотритель отобрал двадцать пять рублей, бил плетью, привязал к колесу и привез к Кирьякову. Тот самоуправство одобрил, на жалобе написал: «Чтобы охоты не было за рыбой ходить». В письме за сорока шестью подписями купцы обвиняли полицмейстера, что он бьет их по лицу, лавки ломает, а если что скажешь – заключает под стражу. Он запечатал лавку купца третьей гильдии Якова Попова за «расхлобыстование», а когда за Якова вступился Голова Андрей Железцов и напомнил о решении открыть лавку, Кирьяков ответил:

– Плюю я на тот указ и впредь… а сам буду по-воински управлять.

Адмирал вызвал полицмейстера и при одесских думцах предложил:

– Пойдем вино пить. Вчера прошлогоднее молдавское привезли.

Купцы поскучнели. А Рибас пошел с Кирьяковым в погреб, запер его там, приказав пять дней давать только воду. Впрочем, уже через неделю секунд-майор схлестнулся с купцом первой гильдии Бардони из-за освобождения от секвестра имения городового старосты Дмитрия Горголя. Полицмейстер ругался столь изощренно, что купцы только крестились.

Но другие события отвлекли внимание адмирала от нескончаемой на Руси свары из-за того, что взятки пли слишком малы или не давались вовсе. Он велел отослать жалобы в Вознесенское наместничество – там находилось непосредственное начальство над Кирьяковым, когда с Греческого рынка базарные Чепуренко и Колба приволокли пришлого мещанина, который говорил собравшемуся у лавок народу, что царица Екатерина дазно умерла, только это скрывают, чтобы ее именем притеснять и грабить.

Допросили мещанина. Он ссылался на то, что слыхал об этом в Херсоне. А на другой день и с российско-го рынка вахмистры притащили двух ямщиков, занимающихся извозом. И они в один голос пели о том же: «Умерла государыня! Вместо нее шведы засели на престоле. Всем головы рубят. Ямщиков колосу:

Конечно, императрице в этом, 1796 году исполнялось шестьдесят семь, но если бы что случилось – фельдъ-егери понеслись бы во все концы и уж как-нибудь доскакали бы до Одессы. Настораживало иное: шведы на престоле. Настя писала, что молодой шведский король Густав сватался к дочери Павла Александре и Зубов, составив брачный договор, решил добиться для невесты права не отрекаться от православия и даже иметь в Стокгольме часовню и притч. Но главное, Платон показал договор Густаву за час до брачной церемонии, когда придворные и фрейлины, невеста и ее величество ожидали, разодетые к торжеству, а Платон вбегал, что-то шептал Екатерине и убегал, и в конце концов, императрице стало дурно, она упала, ее подхватили и унесли в покои дворца. Оказалось: как ни уговаривал Платон жениха, тот потребовал перемены религии своей будущей сопрестольницы. Свадьба расстроилась. Кутузов сопровождал обиженного шведского короля до границы. С Екатериной случился удар. А на следующий день Платон должен был стать фельдмаршалом.

Что же произошло потом? Народная молва по торговым дорогам и ярмаркам несла весть невероятную: шведы вернулись за невестой с войском!

Размышления Рибаса прервал приход Кирьякова.

– Вы недовольны моей службой, – сказал он с места в карьер. – А я пришел вас известить: Суворов в Одессе!

– Где именно?

– В доме Портария остановился.

Меры, предпринятые Рибасом на оздоровление лазаретов, помогали медленно. В июне Суворов писал Хвостову: «У Осипа Михайловича ныне все еще умирают, 4-я доля против прежнего, а должно быть меньше восьмой. Уповаю на Бога, что все будет скоро и ниже, как то в некоторых полках у меня есть. Впрочем, все у меня экзерцируюца, и многие без поправки. У него ж началось с прилежностью».

Но что оставалось делать, если фельдмаршал прибыл тайно, без уведомлений, как он и любил являться? Собрать офицеров? Выстроить на плацу инженерный отряд? Рибас поскакал наверх, в город, по овражной наносной грязи. Вспомнил: Настя писала, что в Петербурге судачили о весеннем письме Александра Васильевича дочери: оно состояло из двух слов: «Великая грязь».

На подворье Марка Портария, увидев у дома вынесенную мебель, зеркала, адмирал уверился: Суворов тут. Он спешился, привязал коня к нзгородн, шагнул к крыльцу, а в окне мелькнул знакомый хохолок фельдмаршала и через секунду он сам был. на крыльце:

– Что ищете, ваше превосходительство?

– Проезжал и вижу: мебель во дворе. Одно из двух – или пожар, или вы в Одессе.

– Как раз пожар! – воскликнул Суворов, соскочил с крыльца и сел на ступеньку. – Докладывать явились? Я уж все видел. Что скажете?

– Если вы все видели, мне и говорить нечего.

– Хитрец.

– Вами выучен.

– Моей выучке конца нет. На горе град. Грязь. Солдат плохо одет. А вы в Стокгольм лыжи навострили? Знаю. Платон и тут государственный интерес хочет продать.

– Меня он сюда послал, – сухо ответил адмирал.

– Интриги против меня плести? Что я флот ваш не починил?

– Разве вы теперь адмирал?

На крыльце за спиной Суворова появились Марк Иванович, князь Иван Контакузино, боярин Стурдза.

– Разве это по-людски: гостям на крыльце беседовать? – спросил Портарий.

– Осип Михайлович наших щтей есть не станет, – сказал граф.

– Просим в дом, – предложил князь Иван. – А то и султану завтра доложат: фельдмаршал в Одессу приехал, а его на порог не пустили.

– Вот и задумается султан, – засмеялся Суворов. – Если уж Суворова не пустили, то меня, султана, камнями в Одессе закидают.

– Не обессудьте, хозяин тут я, – сказал Портарий. – Так что приказываю: за стол.

– И крепости сдаются подобному ультиматуму, – ответил граф и поднялся.

В довольно узкой комнате на длинном столе адмирал не увидел фельдмаршальских щтей. Белая с вышивкой по краям скатерть сияла блюдами с красным паприкашем, грузными плачинтами, а кавурма из молодого барашка сочно благоухала в глиняной миске. Впрочем, перед графом служанка поставила чугунок с мамалыгой, которую он нахваливал. Трапеза проходила за незначительными разговорами, пока Суворов не сказал Портарию:

– Я стар. Да и ты по моей просьбе за Дунай не побежишь. Только слышно, что в Измаил турки до двухсот пушек свезли. Под Килиер шесть батарей поставили.

– Прибавьте к этому шестьдесят бендерских пушек, – сообщил Портарий. И восемьдесят в Аккермане.

– Откуда известно?

– Вы у меня спрашиваете? – улыбнулся Марк Иванович.

– А что от турка в этом году ждать?

– Наше застолье можно до следующего года продолжить, – заверил Портарий.

– Не могу, – ответил фельдмаршал. – Меня наш одноногий Александр Македонский беспокоит. Стал генерал-аншефом. А хлеба у него нет. Ничего нет. Волы мрут.

К этому времени Персидский поход увенчался взятием Дербента. Валериана Зубова именовали Вторым Александром Македонским. Императрица считала, что он самый привлекающий внимание в Европе генерал: в два месяца сделал то, что Петр Первый в два похода. Правда, Дербент сдался без осады – стопятидесятилетний старик-горец, тот самый, что в 1722 году встречал хлебом-солью Петра, вручил Валериану ключи от крепости. Но российский Македонский сделал вид кровавого приступа, велев зарезать в одной из башен пятьдесят иноверцев и получил Георгия второй степени и перо на шлем.

– Три миллиона на ветер, а солдата в могилу – вот и весь Персидский поход! – воскликнул граф. – А вот как отменно шагает юный Бонапарт! – Он стал в воздухе чертить воображаемую диспозицию. – Альпы