таскаю и язык мой бел. Недавно под Исленьевым убили лошадь, и он сам едва не погиб; Шевич на коне, несмотря на ежедневную лихорадку. Исаев ранен в грудь, пуля в плече застряла; Поливанов в сече, хотя с самого Бреста едва языком ворочает. Все кипит, и я в центре. Теперь около полуночи. У нас тут тысяча и одна ночь. Вот и весь мой отдых. Ожидайте лучших новостей. Обнимаю Вас, верный дунайский герой, прощайте».

Помолчали. Кейзер налил адмиралу пунша, себе и де Волану сладкой водки. Все перечисленные в письме офицеры и генералы командовали колоннами при штурме предместья Варшавы и были с генерал- аншефом не первый год.

– Если честно, господа, – сказал Рибас, – я не хочу больше ни видеть трупы, ни читать о них. Война мне стала противна. Однако, выпьем за то, чтобы раны страдальцев быстрее заживали.

За взятие Варшавы Суворов получил долгожданный маршальский жезл. К этому времени на строительство порта ушло без малого сорок тысяч. Долг полкам составлял четырнадцать! Никаких сумм из Петербурга Хаджибей не получал, и адмирал собрался в столицу, имея намерение по пути заехать в Шклов и определить сына в кадетский корпус. Но Лиза, все так же сторонившаяся Рибаса после памятного июльского вечера, вдруг пришла к нему сама, глаза ее были заплаканы и она стала умолять адмирала:

– Оставьте Мишеньку до следующего года при мне. Дом мой отстроен. Мы переедем вместе с ним от Лифенцова. Ему еще рано в корпус.

– Но он итак опоздал к началу занятий.

– Тем более. Пусть и начнет их на следующий год.

– Вы так привязались к нему?

– Души не чаю.

– Ну что же, – раздумывал Рибас, – поступить в корпус и на следующий год ему будет не поздно.

– Боже, как я вам благодарна!

Она осталась ужинать. Пришел де Волан с офицерами. Допоздна весело играли в мушку. Адмирал улучил минуту и спросил:

– Почему вы все это время сторонились меня?

– Я… я слишком ценю ваше доброе ко мне отношение… – отвечала Лиза. – И я боялась, что вы будете видеть во мне вторую Катрин.

Шестнадцатого декабря вице-адмирал издал распоряжение, по которому надзирание за строящимся городом и портом передал инженер-капитану Кейзеру, команду над гребным флотом – капитану второго ранга Бардаку. Ко дню отъезда Рибаса в столицу империи Экспедиция выдала 159 открытых листов на застройку участков. Адмирал считал, что это слишком мало. Но чтобы поправить дело, он имел заманчивый и по его мнению вполне реальный проект.

На этот раз Настя не выпорхнула навстречу адмиралу из своих покоев, и дочерей не вызвали из Смольного: письмо Елизаветы Григорьевны, очевидно, было прочитано весьма внимательно, и теперь Настя знала о существовании Миши. Рибас все-таки заглянул на ее половину, но горничная перекрестилась и сказала, что госпожа спит и не велела беспокоить. Впрочем, для объяснения с женой у адмирала имелся козырь: в московской книжной лавке он купил второе, петербургское издание трудов венского библиотекаря Дюваля, где снова публиковалась его переписка с Настей.

Секретарь Хозиков сокрушенно поведал о том, что девяностолетний Иван Иванович не только капризничает, как дитя, но и временами прячется от домашних да так, что его подолгу не могут сыскать, а когда находят в темной нише или в мыльне под вениками, он смеется и велит всем прятаться от него. После этого Хозиков сказал адмиралу:

– Когда мне будет семьдесят, я приму яд.

Он вышел, но тут же вернулся с запиской от графини Ольги Зубовой. Она приглашала Рибаса как можно скорее навестить ее. «Значит, о дне моего приезда она знала и даже ждала? Но зачем?»

Адмирал с удовольствием облачился во фрак, и Виктор Сулин застал друга готовым к визиту. Они обнялись.

– Я не знал, что вы приедете сегодня, – сказал Виктор. – Собственно, я приехал к вашей жене. Я иногда читаю ей выдержки из моих дневников и советуюсь о стиле. У нее отменный вкус.

– В ее переписке с Дювалем я этого не заметил, – сухо сказал адмирал. Но он, конечно же, был рад Виктору, от которого узнал столичные новости.

– Ничего необычного не происходит, разве что в моду вошли черные касторовые шляпы, – говорил Виктор. – Правда, летом в Царском была война. Александр Павлович под розовыми знаменами водил потешных на Константина Павловича. Цвета последнего были голубыми. Но победителем, как мне говорила ваша жена, выглядел Платан Зубов.

– А он под какими знаменами?

– Скорее, он под вензелем Елизаветы – жены Александра.

– Стрелы амура?

– Роман. Даже Александр знает, что Платон обхаживает его жену. Платон посылал музыкантов к окнам Елизаветы играть на виоль д'амур с аккомпанементом альта и виолончели. – Виктор продекламировал: «Судьба-преступница влечет. И открывает рая дверцы. Любовь моя – тебе не в счет. Я – жертва рока. Ты – без сердца».

– Неужели это поют под окнами Елизаветы?

– Пока не под окнами. Но как только в обществе появляется Елизавета, Платон велит фрейлинам исполнять этот романс.

– Я вижу, что Настя отлично снабжает вас новостями.

– О да. С ее помощью мои поденные записки стали полнее, – отвечал Виктор. – Однако, вы удачно приехали ко двору. Седьмого января у Павла родилась дочь. Предстоят празднества, а значит, вакуум двора будет не так насыщен интригами.

В карете адмирал думал о братьях. Андре и Феликс счастливо закончили польскую кампанию, не ранены, не контужены. С полком они вернулись в Брацлав и продолжали службу. Андре писал, что непременно приедет в Петербург весной и что доступность прекрасных полячек преувеличена, ибо все они горды и высокомерны.

Тревожили адмирала обстоятельства неожиданного визита к Ольге Александровне. Клан Зубовых пережил большое горе. Красавец Валериан поплатился из-за своей жестокости при подавлении восстания в Польше. Он преследовал арьергард поляков, отправился со свитой на рекогносцировку и наткнулся на замаскированные орудия восставших. Полковник Рарок лишь успел крикнуть: «Разъезжайтесь, господа!», как ударили залпы, и у Рарока оторвало правую ногу, а Валериану перебило левую. Рароку не оказали помощи и он умер от потери крови. Валериана снесли в лощину, где лекарь спас его тем, что отрезал ногу и сумел остановить кровь.

Валериан лечился в Варшаве, начал ходить на костылях. Императрица, узнав о несчастии «героя в полном смысле этого слова», рыдала, послала своему бывшему «резвуше» английский дормез, десять тысяч червонцев, орден Андрея Первозванного, чин генерал-лейтенанта, крест Георгия и приказала выдать из казны триста тысяч на уплату долгов одноногого красавца. Но, как говорили в офицерских кругах, Валериан ковал золото по живому и попросил пятьсот тысяч на раздачу долгов и сто на излечение.

В шелково-изумрудном салоне графини Ольги Рибас застал отнюдь не печальное общество. Сарти играл на гитаре. Фрейлина императрицы пела уже знакомый адмиралу романс «Судьба-преступница влечет». За ломбером играли в карты Николай Зубов, Петр Пален и Александр Ланжерон – двух последних Рибас никак не ожидал увидеть здесь. При появлении адмирала они сделали перерыв в игре. Рибас поцеловал руку тридцатилетней красавице хозяйке и галантно сказал:

– Светло и радостно только там, где вы, графиня. – Затем обратился к Ланжерону: – Откуда и какими судьбами, граф?

– Он приехал с Рейна, чтобы почитать мне свои чудные стихи, – вместо Ланжерона ответила хозяйка салона.

– Скажу больше! – воскликнул Ланжерон. – Императрица вызвала меня для этого в Петербург.

– Дайте хоть слово сказать адмиралу, – прервала его графиня Ольга.