чтобы спасти от смерти. Тем не менее на протяжении большей части нашего антарктического маршрута заструги помешали бы Жилю приземлиться поблизости, если нам понадобилась бы такая помощь. В Арктике темнота, туман, неровный лед либо «каша» все равно помешали бы Карлу добраться до нас, и такое случалось бы чаще, чем наоборот. Полярные путешествия после изобретения радиосвязи никак нельзя назвать пикником. Покуда мы пробивались вперед изо дня в день, неделя за неделей, ни радио, ни самолет так и не доставили нам обыкновенного тепла или комфорта. Мы сразились один на один со стихией точно так же, как это проделали наши предшественники.
3 марта, несмотря на слабое понижение температуры, окружающий мир окрасился в новые, розовые тона по мере того, как кроваво-красный шар солнца короткое время скользил вдоль самой кромки замерзшего моря. Конечно, солнце было нашим врагом номер один. Его ультрафиолетовые лучи скоро начнут свою разрушительную работу, съедая лед, и через несколько недель мы окажемся на плаву во власти любого ледяного поля, какое нам придется выбрать своим пристанищем. И все же, после четырехмесячного отсутствия, солнце стало на время желанным другом.
То ли появление солнца сделало меня необычно оптимистичным, то ли поверхность льда в тот день стала заметно улучшаться, не могу сказать, но я почувствовал, что теперь у нас есть шанс быстрее продвигаться вперед, используя легкие мотонарты. Наши 640-кубовые машины все еще стояли там, где мы оставили их. Когда в последний раз Карл пролетал над нами, то сообщил следующее:
«Я не могу приземлиться там еще дней десять, потому что лед выглядит как разбитое стекло и „скиду“ торчат посреди этого хаоса. Я надеюсь, что подвижка прекратится, иначе мы потеряем машины».
Пока что в нашем распоряжении были «игрушечные» машины, прозванные в Алерте «эланс», и Джинни радировала, что их доставят нам на следующий день, если позволит погода и состояние льда. Симон уже отправился в гараж, чтобы подготовить машины. Он решил оставить их на ночь внутри, чтобы было легче запустить их утром.
В три часа утра зазвонил будильник Джинни, и она соскочила со своей «кушетки», чтобы, по своему обыкновению, связаться с ледовой группой. К тому времени между ее комнатой и канадским лагерем, расположенным в трех километрах южнее, уже была проведена телефонная связь. Около четырех раздался звонок. Это был дежурный по канадскому лагерю:
«Мне кажется, что в районе ваших хижин пожар. Я отчетливо вижу языки пламени».
Джинни поблагодарила его и, взглянув в разукрашенное морозом окно, увидела оранжевое зарево над гаражом. Собаки тоже почувствовали что-то неладное. Большая черная Тугалук забилась от страха под стол, а крошка Бози принялся отрывисто лаять.
Забыв о морозе, а было — 40 °C, Джинни бросилась к гаражу и попыталась отодвинуть скользящую главную дверь. Позднее она рассказывала:
Внутри было сплошное пламя, дым просачивался через все щели в стенах, языки огня играли в окнах. Я закричала «Пожар!», но никто не услышал меня. Я зашла с тыла, туда, где у самой стены выстроились восемь сорокапятигалонных бочек с горючим. Когда-то мы пытались передвинуть их, но потом оставили в покое, и они простояли так много лет, глубоко вмерзнув в лед.
Джинни все еще надеялась спасти драгоценные «эланы», но было слишком поздно — гараж был охвачен пламенем. Научное оборудование, включая ценные сейсмографы, погибло так же, как и машины, запасные части, рационы и все прочее снаряжение, над улучшением которого я трудился всю зиму, в том числе трапы для преодоления ледяной «каши» и разводий. Джинни попробовала применить огнетушители, но с равным успехом она могла бы попытаться заплевать адское пламя.
Бросившись назад к хижинам, она разбудила Симона, Карла и Беверли Джонсона (одного из киношников). Однако их усилия ни к чему не привели. Карл, который повидал не один пожар на арктических базах, писал:
Покуда они наблюдали за происходящим, взорвались восемь бочек бензина, затем началась произвольная пальба сигнальными ракетами, а чуть позже для еще большего оживления спектакля в воздухе засвистели 7,62-миллиметровые винтовочные пули. Как мы узнали позднее, в течение того часа, на который пришелся пик пожара, американская служба радиоперехвата подслушала сообщение русских о том, что в Алерте замечен пожар. Таким образом, если бы Джинни не предупредил бдительный канадец, русские узнали бы о случившемся раньше ее. Вероятно, мы так и не установим причину этого несчастья. Симон считал, что виновата электропроводка.
Последовал непредвиденный побочный эффект. Экспедиции удалось пересечь Антарктиду за шестьдесят шесть суток и пройти Северо-западным проходом за четыре недели, и все это не вызвало даже ряби на поверхности потока прессы в Британии либо где-то еще. А тут совсем неожиданно страницы газет и телевизионные экраны во всем мире запестрели сообщениями: «ПОЖАР НА ПОЛЯРНОЙ БАЗЕ», «ПОЛЯРНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ В ОГНЕ». После той ночи с пожаром любое наше действие (а раза два писали даже о том, что мы не предпринимали) становилось сенсационной новостью, которая передавалась из Лондона в Сидней, из Кейптауна в Ванкувер и так далее.
Однако там, на льду, нам пришлось задуматься совсем о другом, когда Джинни сообщила, что все — результат утомительного сотрудничества со спонсорами и проверки снаряжения, — все сгорело.
Уже через час, после приблизительной оценки потерь, Джинни начала действовать. После долгих усилий, так как в период возвращения солнца радиосвязь всегда ухудшается, она отправила радиограмму в Лондон Дэвиду Мейсону. Тот собирался вылететь в Алерт на той неделе, чтобы стать нашим резервным человеком № 1 и присматривать за альтернативной, свободной от туманов взлетно-посадочной полосой в Танкуэри-фьорде. Теперь же ему пришлось задержаться на время, потребное для приобретения замены нашему погибшему снаряжению. Принц Чарльз прислал телеграмму соболезнования, то же самое сделала команда «Бенджи Би».
У нас на льду осталось продовольствия на восемь суток, но мы постарались сделать вид, что в Алерте ничего не произошло, и сосредоточить все усилия на сиюминутных проблемах: преодолении «врукопашную» очередных километров, а если быть совсем точным — всего нескольких болезненных метров. Сопротивляемость наших организмов снижалась незаметно изо дня в день, начал сказываться эффект воздействия непрерывных холодов, и наша скорость стала падать. Хуже всего было пробивание трассы, когда даже снегоступы проваливались в рыхлый снег на ледяных полях или в глубокие ямы- западни, скрывающиеся между льдинами. У меня ныли ноги, а геморрой мешал наслаждаться жизнью. Мы ежедневно растирали в кровь плечи от постоянной буксировки нарт. Мой нос, который вот уже две недели как воспалился у ноздрей, стал уязвим для мороза и в переносице. Она тоже лишилась кожного покрова и кровоточила, потому что грубая замерзшая лицевая маска растирала ее.
Как и в 1977 году, нам так и не удалось окончательно разрешить проблему лицевых масок. Тяжелое, прерывистое дыхание и непроизвольное капание из носа и изо рта вызывало образование льда на шее, к которой примерзала борода. Я даже не мог подтереть толком нос, потому что до него лучше было не дотрагиваться.
По ночам мы развешивали покрытые льдом, словно броней, лицевые маски над примусом, и они впитывали в себя пары приготовляемой пищи. Таким образом каждый день мы тащились вперед, вдыхая ароматы вчерашнего ужина. Это действовало на нервы, потому что обычно мы не ели весь день, ведь пропихивать пищу через маленькое отверстие для рта на наших масках было невозможно. Мы вообще неохотно снимали маски, когда они примерзали в «штатное положение». Старания надеть снятую замерзшую маску после подтирки соплей или попытки защитить нос, лоб или щеки обычно кончались неудачей. Итак, в дневное время мы даже не пытались заморить червячка.
Крупные неприятности тоже не обходили нас стороной. Если говорить в целом, полярное путешествие может быть приятным, если бы человеку не нужно было дышать. Если уютно устроиться в спальном мешке, завязав поплотней завязки над головой, то от дыхания образуется толстый ободок инея
