следовать другие; и, может быть, они в своей решимости отчаяния и достигли бы чего-нибудь, если бы, узнав, что таких орудий у них немного, лучшие и еще не утомленные из находившихся в резерве воинов Цезаря не подоспели на смену утомленным. Сразу они сбросили солдат Луция со стены, изломали их сооружения, и, уже оказавшись наверху, стали с презрением обстреливать их; у них к этому времени и оружие и они сами все были изрублены, так что уже и голос стал им изменять, но все же оставалось то же рвение. Когда враги стали сбрасывать трупы убитых на стене, снимая с них доспехи, они не могли вынести такого надругательства; подавленные этим зрелищем, не зная, что им делать, они на короткое время остановились, как останавливаются для отдыха борцы во время гимнастических состязаний. Под влиянием жалости к ним Луций звуком трубы возвестил отступление. Но когда воины Цезаря обрадовались этому и стали греметь оружием, как во время победы, солдаты Луция вновь схватили лестницы - башен у них больше уже не было - и с отчаянием понесли их к стенам, чем, однако, не причинили врагам никакого ущерба: дальнейшего вреда они уже вообще не могли причинить врагу. Обежав их всех, Луций просил их более не рисковать жизнью и, несмотря на их жалобы, против их воли отвел их назад.

38. Так окончился носивший самый ожесточенный характер бой у стены. Чтобы враги не отважились вновь повторить натиск на стену, Цезарь поставил у нее войско, во время предшествующих событий находившееся в резерве, и приказал солдатам по сигналу трубы вскакивать на стену в различных ее местах. Они вскакивали туда беспрерывно, хотя никто их к этому не понуждал, чтобы и самим в этом поупражняться и на врагов навести страх. Отчаяние охватило войско Луция, и, как это постоянно бывает в таких случаях, стоявшие на страже недостаточно бдительно несли караул; а в результате этой небрежности многие перебежали к неприятелю; среди них были не одни только простые воины, но также и некоторые из начальников. Под влиянием жалости к массе гибнущих людей Луций стал уже склоняться к примирению, но до поры до времени выжидал, так как некоторые из врагов Цезаря боялись за свою участь. Когда же все убедились, что Цезарь милостиво встречает перебежчиков, и стремление к миру у всех еще усилилось, Луция охватил страх, что он будет выдан врагам, если будет возражать против мира.

39. Когда были предприняты кое-какие шаги к этому и уже мелькала надежда на мир, Луций созвал войско и сказал ему следующее: 'У меня было стремление вернуть государственный строй ваших отцов, воины, когда я видел, что власть триумвиров превратилась в тиранию, не окончившуюся тогда, когда, со смертью Кассия и Брута, исчезло обстоятельство, выставлявшееся как повод к учреждению этой власти. Когда Лепид был лишен принадлежавшей ему части этой власти, а Антоний был занят сбором денег в отдельных странах, Цезарь один стал делать все по своему усмотрению, законы же отцов стали для римлян только смешной фикцией. Задумав заменить это состояние прежней свободой и демократией, я требовал, чтобы после раздачи наград за победу единовластие прекратилось. Когда я не смог ничего добиться убеждениями, я попытался принудить к этому авторитетом своей власти. Тогда Цезарь оклеветал меня перед войском, будто из жалости к земледельцам я препятствую раздаче земель. Об этой клевете я очень долго ничего не знал; но даже и узнав, я не верил, что ей кто-либо поверит, так как видел, что назначено много устроителей колоний для распределения между вами участков. Однако некоторых убедила эта демагогия, и они перешли к Цезарю для войны с нами, как они думают; с течением времени они узнают, что пошли в поход против себя самих. Вам же я заявляю, что вы избрали лучший путь и выносили испытания выше сил, но что мы побеждены, не врагами, а голодом, в жертву которому нас покинули даже и наши полководцы. Что касается меня, то для меня было бы прекрасным бороться за родину до последнего издыхания, ибо прекрасную славу создала бы для меня в народной молве и смерть. Но я не решаюсь на это из-за вас, судьбу которых я ставлю выше собственной славы. Итак, я отправлю послов к нашему победителю и буду просить его поступить за всех вас со мной одним так, как он захочет, а вам дать прощение: ведь вы - его сограждане, раньше вы были его солдатами, не сделали ничего преступного и теперь в войне участвовали в силу достойной причины и побеждены были скорее голодом, чем самой войной'.

40. Так сказал Луций и тотчас же послал троих воинов, избрав их из числа самых выдающихся. Вся толпа солдат подняла вопль - одни из-за себя самих, другие боясь за полководца, который был в их глазах исполнен самых лучших намерений и самых демократических взглядов, но побежден крайними обстоятельствами. Три посла, явившись к Цезарю, стали ему напоминать об общей родине обоих войск, об общих их походах, о дружбе между собою знатных мужей, о доблести предков, не доводивших свои несогласия до такой непримиримости; приводили и другие подобные этому подходящие убедительные доводы. Цезарь, зная, что из врагов одни еще совсем неопытны в военном деле, другие - переселенцы - являются, напротив, опытными ветеранами, сказал с хитрым расчетом, что он дает прощение тем, кто воевал вместе с Антонием: он поступает так, выказывая этим свое расположение к нему, зато другие должны беспрекословно отдаться в его распоряжение. Это он сказал всем послам; задержав Фурния, одного из трех посланных, он наедине внушил ему надежду на величайшую милость с его стороны к приближенным Луция и ко всем прочим, за исключением только личных своих врагов.

41. Враги же Цезаря, заподозрив, что происходивший наедине разговор Фурния с Цезарем был направлен против них, самого Фурния, по его возвращении, поносили и просили Луция или вновь просить мира на равных для всех условиях, или сражаться до последней капли крови, ибо война является не каким-то частным делом, но делом общим, предпринятым ради родины. Одобряя это, Луций жалел этих сенаторов и обещал отправить новое посольство. Указав, что он не имеет никого, кто подходил бы для этого дела больше, чем он сам, он отправился тотчас же без глашатая; впереди него быстро шли вестники, которые должны были известить Цезаря о приходе Луция. Тот тотчас же вышел навстречу. Цезарь и Луций встретились, явившись оба с друзьями, но выделяясь среди них по инсигниям и одежде императоров. Приказав отойти своим друзьям, Луций шел всего только с двумя ликторами, видом своим обнаруживая и свои намерения. Цезарь, поняв его, последовал его примеру, показывая этим знак своего благоволения, которое будет проявлено по отношению к Луцию. Когда он увидел, что Луций спешит войти внутрь ограды лагеря Цезаря, показывая таким образом, что предоставляет себя в его распоряжение, Цезарь, предупредив его, вышел за пределы ограды, чтобы Луций мог свободно принять решение, какое ему было по душе. Приближаясь таким образом друг к другу, они заранее обнаружили свои намерения и одеждой и всем своим внешним видом.

42. Когда они оба подошли ко рву, они приветствовали друг друга, и Луций сказал: 'Если бы я сражался как чужеземец, Цезарь, я считал бы позорным понесенное поражение и еще более позорной - сдачу; и я мог бы легко освободить себя от этого позора, освободившись от себя самого. Но так как я сражался с согражданами, равными мне по положению, сражался за родину, я не считаю ввиду этого позорным быть побежденным таким врагом. И говорю я все это не с просьбой избавить меня от того, что ты пожелал бы сделать со мной, - ведь ради того, чтобы ты это сделал, я и явился в твой лагерь, не заключив перемирия, но явился лишь для того, чтобы хлопотать для других о прощении справедливом и полезном для тебя. Мне, заявляющему это, следует отделить речь о других от речи о себе, чтобы ты, зная, что я один виновен в происшедшем, весь гнев свой обратил на меня. Не считай, впрочем, что я хочу все это сделать, руководясь своим прямодушием, - это было бы не к месту, я делаю это лишь ради истины, без которой мне невозможно говорить.

43. Я повел против тебя войну не для того, чтобы, свергнув тебя, принять на себя власть, а чтобы восстановить родине господство знати, прекратившееся с утверждением триумвирата, что и ты сам не станешь отрицать. Когда вы учреждали эту власть, вы, признавая, что она противозаконна, установили ее как неизбежную и временную; она была вызвана тем, что вы не могли договориться с Брутом и Кассием, тогда еще бывшими в живых. Но затем, когда они, возглавлявшие смуту, умерли, а оставшиеся, если они и были из их партии, боролись не за форму правления, а лишь из страха перед вами, когда к тому же истекло и пятилетие власти триумвиров, тогда я считал нужным, чтобы были восстановлены учрежденные нашими отцами магистратуры; я не ставил даже интересы своего брата выше интересов родины, я надеялся убедить его, по его возвращении, добровольно согласиться на отмену власти триумвиров; вместе с тем я спешил провести эту меру, пока нахожусь у власти. И если бы это начал ты, одному тебе принадлежала бы и вся слава за это. Но так как я не убедил тебя, то считал, что смогу, придя в Рим, принудить тебя к этому как гражданин, знатный человек и консул. Это единственные причины, побудившие меня вести войну, а не мой брат, не Маний, не Фульвия, не колонии победивших при Филиппах, не жалость к землевладельцам, лишаемым их владений; ведь и я дал легионерам моего брата устроителей колоний, которые, отобрав у землевладельцев их владения, распределили их между воинами. Но ты выдвинул перед солдатами против меня именно этот вымысел, перенеся причину войны с себя самого на колонии. И преимущественно этим ты завладел их расположением и победил меня: они поверили тому, что война ведется мною против них и что им надлежит защищаться против меня, их обижающего. В войне тебе необходимо было хитрить; а когда ты победил,