собрание, чтобы не оказаться, к своему позору, вынужденным к неразумным действиям всей этой толпой, в особенности наемниками, у которых всегда остается надежда спастись путем перехода на сторону противника, подобно тому как меняют хозяев легкомысленные слуги.
124. Но затем к Бруту стали приставать и военачальники, настаивая, чтобы он воспользовался рвением войска, которое, может быть, и совершит что-нибудь славное; а если и случится что-нибудь во время битвы, можно будет вновь вернуться в лагерь и защищаться от врагов теми же самыми укреплениями. Тогда Брут, особенно рассердившись на военачальников и досадуя, что они, подвергаясь той же самой опасности, легкомысленно соглашаются с мнением войска, предпочитающего сомнительную и связанную с риском судьбу безопасной победе, все же уступил; уступил на гибель и себе и им всем, упрекнув их только следующими словами: 'По-видимому, мы будем воевать, как воевал Помпей Великий, не столько являясь полководцем, сколько подчиняясь войску'. И, мне кажется, он сказал только это, скрывая то, чего он боялся всего более: как бы войско, что было некогда войском Цезаря, не возненавидело его и не перекинулось к врагам. Под влиянием страха перед тем же и Брут и Кассий с самого начала войны старались ни в чем не давать воинам повода к недовольству ими.
125. Таким образом, Брут против воли вывел войско, построил его в боевом порядке перед стеной и наставлял воинов не выходить далеко за холм, чтобы им было возможно легко вернуться, если это понадобится, и чтобы им было удобнее обстреливать врагов с холма. С обеих сторон воины подзадоривали друг друга к битве; и тут и там наблюдалась большая уверенность и даже чрезмерная смелость: у одних она была вызвана страхом перед надвигающимся голодом, у других - естественным опасением, как бы они, принудившие полководца к выступлению, которое сам он хотел еще отсрочить, не показали себя хуже, чем обещали, слабее, чем хвастались, и, таким образом, не были бы скорее ответственны за поспешность, чем достойны похвалы за принятое разумное решение. Такое же настроение внушал им своим строгим лицом и Брут, объезжавший на коне войско и напоминавший ему о его положении в немногих, насколько позволяло время, словах. 'Вы захотели сражаться, - говорил он, вы заставили меня, державшегося иного мнения, победить врагов в битве, не обманите же ни моей, ни вашей собственной надежды. Ваш союзник - холм, и все, что у вас в тылу, принадлежит вам. Враги же ваши окружены двойной опасностью, находясь между вами и голодом'. Говоря это, он разъезжал по рядам, провожаемый возгласами надежды и ободрения.
126. Цезарь и Антоний, объезжая свои войска, простирали правую руку к тем, к которым они подъезжали, и еще строже убеждали их, не скрывая от них опасности голода, так как мысль о нем могла еще более поднять их отвагу. 'Мы нашли врагов, о мужи, - говорили они, - мы имеем тех, кого хотели получить, за пределами их укреплений. Пусть же никто из вас не опозорит собственного своего вызова, оказавшись слабее на деле, чем в угрозах; пусть никто не отдаст предпочтения голоду, бедствию неотвратимому и мучительному, пред укреплениями и трупами врагов; их они предоставляют вашей храбрости, вашему оружию, вашей безумной отваге. Положение дел заставляет так спешить, чтобы ничего не откладывать на завтрашний день, но сегодня же решить все, вплоть до полной победы или славной смерти. У победивших будет возможность в течение одного дня и посредством одного сражения получить и продовольствие, и деньги, и корабли, и лагери, и вдобавок наградные от нас. И это все так и будет у вас, если прежде всего, напав на них, мы будем помнить о том, что заставляет нас спешить; затем, прорвавшись, мы сразу же отрежем их от ворот, оттесним их к скалам или к равнине, чтобы война не возобновилась снова и, вместе с тем, чтобы враги не разбежались; ведь они из-за своей слабости единственные из всех противников возлагают надежду не на сражение, а на то, чтобы не сражаться'.
127. Так убеждали Цезарь и Антоний всех, к кому они подъезжали. И у всех возникло стремление показать себя достойными полководцев и избежать нужды, возраставшей быстрее, чем можно было ожидать, в результате событий на Ионийском море. Они предпочитали, если это окажется неизбежным, пострадать в бою, сохраняя надежду на лучший исход, чем погибнуть истощенными от неотвратимого бедствия. При таком их настроении, которое каждый внушал своему ближайшему соседу, мужество обоих войск быстро возросло, и обе стороны преисполнились не знающей страха отваги. В это время они уже вовсе забыли о том, что они - граждане одного государства; они угрожали друг другу, как если бы природа и рождение создали их врагами. Так гнев, вызванный обстоятельствами создавшегося положения, притупил и рассудок и природные чувства. Обе стороны одинаково предсказывали, что в этот день предстоящее сражение решит всю судьбу римского государства. И действительно, судьба его была решена.
128. Когда в таких приготовлениях дошло уже до девятого часа дня, два орла, слетевшиеся между двумя войсками, стали биться друг с другом; наступило глубочайшее молчание. Но когда орел, находившийся со стороны войска Брута, был обращен в бегство, пронзительный крик поднялся в войске противников, и с обеих сторон были подняты знамена. Нападение было неистовым и жестоким. Стрел, камней, метательных копий у них было несколько меньше, чем это было обычно на войне, не пользовались они и другими приемами военного искусства и строя. Бросившись с обнаженными мечами врукопашную, они рубили и были рубимы, вытесняли друг друга из строя, одни скорее, чтобы спастись, чем чтобы победить, другие - чтобы победить, а также под влиянием убеждений полководца, вынужденного ими к сражению. Много было крови, много стонов; тела убитых уносились, и на их места становились воины из резерва. А полководцы, объезжая и осматривая ряды, поднимали настроение войска, убеждали работавших потрудиться еще, а изнуренным ставили смену, так что бодрость передних рядов все время обновлялась притоком новых сил. Наконец, войско Цезаря или от страха перед голодом - оно боролось особенно энергично - или благодаря счастью самого Цезаря - и воинов Брута не за что было бы упрекнуть - сдвинуло с места вражеские ряды, как если бы опрокинуло какую-то тяжелую машину. Сначала враги отступали шаг за шагом, осторожно, но когда боевой порядок их стал нарушаться, они начали отступать быстрее; а когда с ними вместе стали отступать также и стоявшие во втором и третьем рядах, они, смешиваясь все вместе в беспорядке, теснились и своими и врагами, непрерывно налегавшими на них, пока, наконец, не обратились в бегство. Войско Цезаря, твердо держась в это время данного им приказания, стремилось завоевать ворота с большой для себя опасностью - оно подвергалось обстрелу сверху и спереди, - пока ему не удалось оттеснить пытавшуюся войти в ворота толпу врагов, которые бежали к морю и на горы через реку Зигакт.
129. Обратив врагов в бегство, полководцы распределили между собою все, что еще оставалось сделать: Цезарь должен был захватывать бежавших из лагеря и сторожить самый лагерь, Антоний следил за всем и нападал на всех - на бегущих, на тех, кто еще держался, на все остальные их лагери, одновременно подавляя все своим неистовым натиском. Боясь, как бы военачальники, ускользнув от него, не собрали нового войска, Антоний разослал всадников по всем дорогам и по окраинам поля битвы с приказанием хватать всех бегущих. Когда это задание было распределено между участниками, группа всадников устремилась на гору с фракийцем Раском, посланным с ними, так как он знал все дороги; окружив все укрепления и утесы, они охотились за бежавшими и поджидали тех, кто находился внутри. Другая часть преследовала самого Брута. Увидев, что воины Антония неуклонно наступают, Луцилий явился к ним и, выдавая себя за Брута, просил вести его не к Цезарю, а к Антонию: вследствие этого воины еще больше укрепились в мысли о том, что это - Брут, избегающий своего непримиримого врага. Узнав, что ведут Брута, Антоний вышел ему навстречу, соображая, как следует ему встретить его, если принять во внимание и судьбу этого человека, и вместе с тем его высокое положение, и его доблесть. Но когда Антоний приблизился, Луцилий, смело обратившись к нему, сказал: 'Брут не пойман, и никогда не будет поймана доблесть пороком; а я, обманув вот этих людей, стою здесь перед тобой'. Антоний, видя, что всадники смущены, успокаивая их, сказал: 'Добыча, которую вы мне поймали, не хуже, а лучше той, за которую вы ее приняли, поскольку друг лучше врага'. И он поручил Луцилия заботам одного из своих друзей, а впоследствии, приняв его к себе, обращался с ним как с верным другом.
130. Между тем Брут бежал в горы с достаточным количеством воинов, собираясь ночью вернуться в лагерь или спуститься к морю; но так как все было окружено сторожевыми постами врагов, он в полном вооружении заночевал вместе со всеми. Рассказывают, что, глядя на звезды, он сказал: 'Зевс, пусть не скроется от тебя тот, кто является виновником всех моих бед'13,подразумевая, конечно, Антония. Эти слова, как говорят, и сам Антоний произнес во время своих личных несчастий, раскаиваясь в том, что, имея возможность быть союзником Кассия и Брута, он сделался слугою Октавиана. Теперь и Антоний ночевал вооруженным около укреплений, устроенных против Брута, сложив вал из снесенных вместе трупов и добычи. А Цезарь, трудившийся до полуночи, ушел вследствие болезни, передав Норбану охрану лагеря.
131. Увидев, что и на следующий день остались вражеские засады, и имея неполных четыре легиона, поднявшихся вместе с ним на гору, Брут сам остерегся идти к воинам, а послал к ним их начальников; последние были смущены допущенной ими ошибкой и раскаивались в ней; Брут поручил им выяснить, хотят ли солдаты
