автомобили и увезены. Клубную библиотеку и все бумаги из канцелярии военного атташе налетчики также увезли. Почти все жилые дома были разграблены.

Когда последние солдаты покинули двор посольства, Александр и Сергей Балашов побежали к главному зданию. В вестибюле они увидели сбившихся возле лестницы людей и между ними седого человека в сером плаще. Это был поверенный в делах. Он стоял, опершись на перила и глядя куда-то в угол. Губы его дрожали.

— Дипкурьеры? — спросил он, увидев Александра и Балашова. — Очень хорошо. Один из вас сейчас же поедет в Москву и повезет шифрованное донесение обо всем случившемся, а другой отправится в Шанхай, к нашему консулу. Прошу вас приготовиться к дороге.

В третьем часу Александр расстался с Балашовым. Тот уезжал в Москву.

— До свидания, Сергей! — сказал Александр, обнимая товарища. — Не знаю, когда нам придется встретиться, да и придется ли? Расскажи там обо всем, что видел, и не забудь отправить в Огнищанку мое письмо.

На следующее утро Александр покинул Пекин и выехал поездом на юг. Ему уже было известно, что войска Национально-революционной армии на днях овладели наконец Шанхаем и Нанкином, перерезав коммуникации империалистов на восточном побережье Китая. Это была значительная победа. Однако трещина в отношениях между уханьским правительством и генералом Чан Кайши с каждым днем обозначалась все яснее, углублялась, и все понимали, что раскол в Гоминьдане может привести Национально-революционную армию к катастрофе, а революцию — к полному поражению.

В Учане Александр встретился со своим постоянным спутником Чень Юхуа. Этот славный юноша очень обрадовался встрече, но было видно, что он подавлен и растерян.

После завтрака Чень Юхуа предложил Александру прогуляться за город. Они вышли через городские ворота, долго бродили по высокой древней стене, потом забрались на гору и уселись на камнях какой-то разрушенной пагоды. Внизу, за стеной, громоздились черепичные крыши Учана, были видны разбросанные на окраинах нищенские фанзы, а справа, спокойные и чистые, голубели озера.

— Плохое дело, товарищ Саша, — потирая руки, заговорил Чень Юхуа, — очень плохо. Правые гоминьдановцы громят крестьянские союзы, возвращают землю помещикам, арестовывают коммунистов. Кроме того, в это дело ввязались иностранные империалисты.

— Как? — спросил Александр.

— Несколько дней назад два американских военных корабля «Ноа» и «Престон» и английский крейсер «Эмеральд» обстреляли из пушек занятый нами Нанкин, перебили и покалечили сотни мирных жителей… — Чень Юхуа движением руки указал на испещренную сизо-зелеными плешинами моха учанскую стену: — Под этой стеной легли тысячи наших солдат. Их обливали сверху горячей смолой, кипятком, сбрасывали на них десятипудовые камни. По мертвым телам товарищей забрались солдаты на стену и взяли Учан. Теперь все это может оказаться напрасным, потому что единства у нас больше нет…

В том, что в Национально-революционной армии единства действительно больше не было, Александр убедился сразу же, как только попал в Шанхай. Правда, в рабочих районах города — Чапэе, Усуне, Наньши — еще расхаживали вооруженные пикетчики-красногвардейцы: металлисты, трамвайщики, портовые грузчики. Они помогли Национально-революционной армии штурмовать Шанхай, подняв под руководством коммунистов восстание в городе.

Но по приказу генерала Чан Кайши уже со всех сторон стягивались к Шанхаю войска. По городу поползли пущенные кем-то зловещие и нелепые слухи о том, что рабочие пикеты собираются напасть на иностранные концессии и перебить всех иностранцев. И хотя в роскошных дворцах международных банков ни на секунду не прекращалась Деятельность разноязыких авантюристов-коммерсантов, а обитатели охраняемого часовыми международного сеттльмента преспокойно веселились в ночных барах и дансингах, слухи о том, что рабочие-пикетчики нападут на сеттльмент, распространялись все шире и шире. Иностранный военный флот незаметно стягивался к Шанхаю.

Сотрудник советского консульства в Шанхае, пожилой украинец с меланхолическими глазами, встретивший Александра в день его приезда, ничего определенного не мог ему сказать. Он лишь поминутно оправлял вышитый ворот сорочки.

— Как же наши реагировали на пекинский налет? — спросил Александр. — И что же теперь прикажете делать мне?

Благодушный украинец почесал затылок.

— Посольство наше отозвано из Пекина, и нота протеста послана, довольно резкая нота, — сказал украинец. — А что касается вас, товарищ Ставров, то мне, по правде говоря, ничего не известно. Вам, очевидно, придется дожидаться распоряжения консула.

Предоставленный самому себе, Александр целыми днями бродил по городу, любовался великолепными зданиями иностранных банков, набережными, пышными особняками английских, американских и французских дельцов. «Устроились как на своей собственной земле», — думал он и невольно вспомнил то, что ему довелось увидеть на отдаленном от центра берегу мутной реки. Сбитые в кучу, там покачивались на волнах тысячи джонок, сампанов, полуразрушенных барж — страшное зрелище плавучей нищеты, мир на воде, в котором всю жизнь, из поколения в поколение, обитали высохшие, как мумии, кули, рыбаки, ткачи, рикши, разорившиеся уличные торговцы, проститутки, матросы, сбежавшие из деревень голодные крестьяне. Это их, хозяев китайской земли, надменные иностранцы именовали «желтыми собаками». Это они, хозяева своей земли, рождались и умирали в огромном плавучем лагере, проклятом заповеднике болезней, невыплаканного горя, убожества и унижений. Вода не успевала уносить от берега горы смрадных отбросов, и в этих гниющих отбросах, тщетно разыскивая что-нибудь съестное, с утра до вечера копошились тысячи голых рахитичных детей…

И когда Александр встречал на центральной улице пришельцев-иностранцев, которые катили на мокрых от пота рикшах, он думал со злобной радостью: «Врете, сволочи! Пробьет час, и всех вас вышвырнут отсюда навсегда, так что и следа вашего не останется».

Однажды днем, гуляя по людному Банду, Александр увидел кортеж: окруженный велосипедистами- бодигарами, свитой адъютантов и полисменов, в автомобиле ехал худощавый китаец-генерал в защитном френче, перекрещенном портупеей, губы генерала были плотно сжаты, из-под лакированного козырька надвинутой на брови фуражки блестели холодные прищуренные глаза.

— Цзян Цзеши! — послышалось в толпе. — Чан Кайши!

Александр остановился. Так вот он каков, этот кандидат в диктаторы, главнокомандующий Национально-революционной армией, который трусливо топтался на подступах к Шанхаю до тех пор, пока восставшие рабочие не открыли перед ним городские ворота. «Хорош же ты гусь!» — с недоброй усмешкой подумал Александр.

Это было в начале апреля, тогда люди не знали, что в штабе Чан Кайши уже успел побывать представитель его «противника» Чжан Цзолина, что главари шанхайских бандитских шаек уже получили от Чан Кайши денежный куш и готовили нападение на генеральный рабочий союз, а сам он виделся с группой иностранцев и заверил их, что «ликвидирует коммунистов» и «наведет порядок». Когда нанкинские банкиры и промышленники пригласили Чан Кайши на банкет и, заискивая перед модным генералом, попросили его «прекратить бесчинства красных», главнокомандующий Национально-революционной армией неожиданно заявил в ответ:

— Бесчинства имеют место не только в Нанкине, но и всюду, где рабочие и крестьяне выступают с их требованиями установить коммунистические порядки…

Устроители банкета встретили слова генерала аплодисментами.

Двенадцатого апреля Чан Кайши решил привести в исполнение свой давно подготовленный замысел. В этот день, на рассвете, пятьсот наемных бандитов-маузеристов разгромили штаб рабочих пикетов. В это же время солдаты введенного в Шанхай двадцать первого корпуса стали разоружать и арестовывать пикетчиков. После восхода солнца массы рабочих, ремесленников, студентов двинулись к штабу Чан Кайши, чтобы вручить ему протест против бесчинства его солдат. На улице Баошань это шествие было встречено пулеметным огнем. Сотни людей погибли. В городе начались повальные обыски и аресты.

Перед вечером Александр, проходя но Норд-Сычуаньрод, видел, как чанкайшистские солдаты казнили пожилого трамвайщика-коммуниста. Они связали ему руки и ноги, свалили на землю. Не обращая внимания