за деньгами…

— О, мне кажется, вы всерьез полагаете, будто в ваших заведениях можно получить удовольствие? — Грешем презрительно скривил губы и покачал головой. — Полноте, Джон! Скажите, вы когда-нибудь были хотя бы в одном из этих семидесяти девяти заведений?

— Был. И не в одном. И не однажды, — сумрачно пробормотал Говард. — По делам, конечно… Не ради получения удовольствия…

— И очень жаль, Говард, очень жаль, — говорил Грешем, сверля его ос-

трым, колючим взглядом, который редко кто мог долго выдержать и не опустить голову. — В таком случае вы не знаете истинного положения дела, порученного вашим заботам. А обстоит оно следующим образом… к вашему сведению. Помещения этих заведений столь грязны и убоги, что просто страшно и небезопасно в них заходить. Но еще страшнее те, кто взялся доставлять мужчинам радость и удовольствие. Как правило, это старые, истертые и изжеванные клячи в жалких остатках одежды, способные скорее вызвать непреодолимое отвращение, чем желание даже просто приблизиться

к ним, не говоря уж о кое-чем другом. И это происходит сейчас, в нашей богоспасаемой Англии, когда все города и дороги забиты толпами нищих! Среди них столько молодых, вполне еще свежих и достаточно привлекательных женщин, готовых абсолютно на все ради куска хлеба, приличной одежды

и теплого очага, что, кажется, можно было бы ежедневно менять их без всякого риска исчерпать этот неиссякаемый источник. Покупайте, заманивайте, затаскивайте и загоняйте с помощью ваших лесных волков этот товар

в наши заведения, почаще меняйте его, получше кормите, почище содержите, одевайте по моде — и вы узнаете, черт вас возьми, Джон, дружище, что такое настоящая прибыль от всего этого дела! Не использовать столь благоприятно складывающейся обстановки в стране! Но это же непростительное, преступное легкомыслие, черт подери! Запомните главное, Говард: эти наши заведения всегда будут забиты жаждущими удовольствий и даже наслаждений только тогда, когда они будут уверены в возможности получить за свои деньги все, что они пожелают. Кто-то хочет полакомиться совсем еще девочкой? Притащите этому шкодливому козлу девочку прямо вместе с ее колыбелью и со всеми пеленками! Кто-то хочет мальчика? Да хоть самого дьявола, если найдется желающий переспать с этим распутным парнем! А вино? Что за мерзкое пойло дают в наших заведениях?! Да закупите лучшее и вливайте его в бездонные глотки за двойную, а еще лучше — за тройную цену! Заведите во всех наших домах приличных поваров, закупите на всех моих фермах и в моих поместьях лучшие продукты и заманивайте гостей образцово работающей кухней. Остальное додумайте сами — не напрасно ведь

Господь Бог до сих пор сохраняет вашу красивую голову в неприкосновенности!

Итак, вот вам полгода, Джон. За это время все семьдесят девять наших заведений должны превратиться в роскошные обители любви и чревоугодия, чтобы даже священнослужители посещали их не реже своих церквей. Если нужно, наймите лучших знатоков и организаторов этого превосходного дела на континенте, привлеките, если сумеете, одного из святых апостолов или самого дьявола — делайте что хотите, но через полгода я вместе с вами непременно побываю во всех этих заведениях, и боже вас упаси, если хотя бы одно из них я найду в том же состоянии, в каком оно существует сегодня!

Не перебивайте меня! — Грешем сильно пристукнул по подлокотникам своего кресла. — Умейте слушать, коли не умеете делать… Для всего этого вам, разумеется, понадобятся деньги. Допускаю, что немалые. Я разрешаю вам

в течение этого полугодия не сдавать в мою кассу выручку от работы всех этих заведений. Не кажется ли вам, Говард, что этого будет достаточно

для наведения должного порядка в руководимом вами деле?

Хрипло, облизывая кончиком языка пересохшие губы, Говард ответил:

— Если поставить его с тем размахом, о котором вы говорили, то, боюсь, этих денег может оказаться недостаточно…

Грешем пожал плечами и, опираясь на подлокотники кресла, медленно поднялся, давая Говарду понять, что ему следует сделать то же самое, ибо аудиенция подошла к концу.

— Возможно, вы и правы, Джон, — сказал Грешем, впиваясь тяжелым взглядом в глаза Говарда. — Возможно, этих денег вам действительно окажется мало. Но в таком случае это будет еще одним доказательством несовершенства вашей работы, и вам придется добавить недостающую сумму из своего кармана, кстати — весьма отяжелевшего за годы службы у меня. Вы не находите, Джон, справедливым и сугубо практичным подобный подход к делу?

Говард склонил голову и на мгновение закрыл глаза: они пылали сейчас адским пламенем и могли выдать его душевное состояние…

— Разумеется, сэр Томас, — глухо проговорил он, — это образец благоразумия…

— Вот видите, друг мой, — улыбнулся наконец Грешем, — и вы научились правильно разбираться в делах. Это обнадеживает, Говард, весьма обнадеживает! Но это еще не все. Я нахожу справедливым возврат вашей полугодовой задолженности с двукратной ее выплатой. Не правда ли, Джон, это будет весьма красноречивым свидетельством того, что вам удалось наконец добиться процветания руководимого вами дела?

— О да, сэр Томас. Через полгода вам будет на что посмотреть…

— Превосходно, Джон! Я никогда не сомневался в ваших способностях наладить работу самого сложного дела. И не сердитесь на меня, не жгите своим огненным взглядом! Когда вы подумаете обо всем спокойно и по-деловому, вы, несомненно, убедитесь, что у вас нет оснований быть недовольным мною. Да, погодите, Джон. Я бы хотел еще и еще раз предупредить вас о большой опасности в осуществлении задуманной вами операции по ликвидации некоторых общин. Соблюдайте крайнюю осторожность! Ничего, решительно ничего не предпринимайте без совета Томаса Одрича. Ну, ступайте, дружище. Да хранит вас Господь, Джон…

…Одним из любимейших занятий Томаса Грешема было непосредственное общение с живым огнем. Переворачивая горящие поленья или куски пламенеющего угля, он чувствовал себя подлинным хозяином природы,

и это доставляло ему невыразимое удовольствие. Укрощая пламя, он в то же время приводил в должный порядок свои мысли и чувства. Игра с огнем, как ничто иное, придавала его решениям необходимую завершенность

и остроту, поэтому Грешем крайне неохотно принимал крупные и важные решения вдали от камина. Ему даже казалось, что он вообще не способен что-либо серьезно осмыслить и принять единственно правильное и необходимое решение, не перемещая пламя из одной точки камина в другую или хотя бы не глядя на огонь. Без конца меняя высоту пламени, его конфигурацию, приближая или, напротив, отдаляя горящие поленья, он составлял своеобразный огненный букет из языков пламени, который на данную минуту наиболее полно отвечал его настроению и мыслям. Даже в летнюю жару все камины дома Томаса Грешема излучали зарево горящих поленьев при настежь открытых окнах: никто в доме, включая и его хозяина, не ведал, какой именно камин станет колыбелью очередной гениальной мысли или великого решения…

Сейчас Грешем создал огненный этюд из десятка разновеликих языков пламени, ни один из которых не соприкасался с другим…

— Прошу вас, Роберт, в это кресло, — сказал Грешем своему ближайшему помощнику и секретарю, когда Говард покинул кабинет, а Кау, напротив, вошел туда, — ибо настало время немного поработать нам с вами наедине. Если вы к этому готовы, задайте-ка работу своей феноменальной памяти, этому бесценному дару Божьему!

Действительно, Роберт Кау обладал редчайшей, трудно объяснимой аномалией: он был способен мгновенно и навсегда запоминать неслыханную по объему и разнообразию информацию, состоящую из невообразимого количества имен, дат, цифр, фактов, событий, решений и бог весть чего еще, что ежедневно стекалось к нему со всех подразделений громадного Дела сэра Томаса Грешема. Он никогда ничего не записывал и никогда ничего не забывал. Его откровенно побаивались все, кто имел с ним дело. Грешем же ликовал. Он как-то сказал Одричу: «Нет такого тайника, который был бы способен сохранить тайну, доверенную бумаге. Мне же

дьявольски повезло — все мои тайны канут в небытие вместе с чудо-головой Роберта Кау!»