— О Господи, воздай по делам мерзкому нечестивцу!

— Да есть ли у нас мужчины-то, а? Что же вы смотрите? Скрутите же этого бешеного быка да сбросьте его в колодец — пусть поостынет, проклятый убийца!

Тут же отозвались и мужчины:

— В постельных делах да при пожаре истину не найдешь.

— А что вас, толстозадых, в узде держать следует — так это же от Бога так завещано.

— То-то у тебя, пустоштанного, и беззадой-то жены нету!

— Ни чести, ни приданого Жану от жены не досталось. Тут тоже… того…

— Да-а-а… Девственность — это такая штука, что уж если ее потеряешь, то лучше потом не искать…

— Заткнись, Ги! Люси была славная и честная девушка. От рождения

и до самого венца у нас у всех на глазах жила. Не за что ее навозом закидывать.

— Чего хоронишь-то ее? Может, еще и жива… недобитая.

— Добьет… по всему видно…

— А где же эти Лекоки? Чего за дочь не вступаются?

— Всей семьей муку куда-то далеко повезли — все им здешние цены неугодны.

— Ну, тогда прикончит сегодня Жан свою бедолагу… если она еще дышит…

— Да уж почти неделю душу из нее вышибает. Крепкая, видно…

— А баба — что стог сена: сколько его ни бей, все в землю не заколотишь.

— Эй, соседи, а все-таки не накинуть ли на него сеть? Он ведь и трезвый-то как бешеный пес, а уж пьяный…

— Верно, соседи, давайте-ка выловим эту кровожадную акулу!

— А ты, староста, чего за штаны ухватился? Отяжелели уж? Наводи-ка порядок!

— Вампира бы сюда вытащить — пусть поглядит на плоды дел своих!

— На вилы его, проклятого!

— А заодно и его нечестивых хозяек, графинь наших! Вот уж у кого волосы-то повыдергивать следует!

— Да вместе с головами их песьими!

— Давно пора бы нам потолковать с этими нашими ведьмами по душам…

— А говорят, молодая графиня совсем и недурна собою.

— Вот бы ее сейчас Жану и подбросить вместо Люси — пусть приласкает по-своему.

— Я бы, пожалуй, тоже не сплоховал бы… Сроду с графинями не того… даже во сне обходили меня стороною…

— Эй, Жан, побойся Страшного суда! Ведь убьешь Люси — не отмолишься, а уж мы тебя за ноги повесим, будь уверен!

— Убью-ю-ю-ю… шлюху-у-у-у!..

Совершенно обезумевший и озверевший Жан, раскачиваясь и едва держась на ногах, поднялся с земли и, сгорбясь, оскалив крупные белые зубы, уставился на толпу мутными, водянистыми глазами. Вдруг он, едва держась на ногах, завертелся на месте, словно что-то высматривая и не находя нужного ему в эту минуту. Но вот, спотыкаясь и в кровь разбивая босые свои ноги, направился к приземистому сараю. Выхватив оттуда вилы, набычившись, он направился к забору, за которым люди продолжали наперебой судачить, не решаясь, однако, преступить древний и нерушимый закон, согласно которому никто не имеет права без согласия на то хозяев ступить на землю их двора.

Жан, изогнувшись, с вилами наперевес подходил к забору.

Толпа в ужасе отпрянула назад.

— Пора этого дикого зверя сажать на рогатину, капитан, — сквозь зубы процедил Смит.

— Пора, — согласился Чанслер.

Они сбросили на седла своих лошадей плащи и, протаранив толпу, легко перепрыгнули через невысокую щетинистую изгородь.

Жан дико взревел и широко замахнулся вилами на Чарли. Этого мгновения оказалось вполне достаточно, чтобы вся невероятная сила удара огромного кулака английского крестьянина обрушилась на перекошенную пьяной злобой физиономию озверевшего французского простолюдина.

Уронив на землю свое страшное оружие, перевернувшись через голову

и заливаясь кровью, Жан мешком влетел в черноту своего сарая и исчез там.

Чанслер хотел было вложить шпагу в ножны, но, увидев лица людей за изгородью, раздумал делать это. На него смотрели хмурые, осуждающие невесть откуда взявшихся господ лица с поджатыми губами, сузившимися глазами и руками, готовыми вырвать доски забора, чтобы превратить их

в орудие возмездия непрошеным защитникам и судьям. Видимо, так всегда и бывает, когда рассорившиеся члены большой семьи немедленно прекращают драку между собою и всю свою боль, обиду или даже ненависть обрушивают на тех, кто незвано явился к ним с мирной миссией…

Не мог не оценить создавшегося положения и Чарли. Подобрав с земли вилы с толстыми и длинными зубьями, он скрутил зубья в кольца и швырнул это бывшее орудие труда вслед за его усмиренным хозяином. Невольный шепот восхищения, удивления и страха перед такой чудовищной силой будто и не достиг ушей Смита. Он подошел к телу несчастной женщины с окровавленной головой, легко поднял ее на руки и тихо проговорил, скорее приказал:

— Эй, кто-нибудь, подайте-ка мой плащ.

Пожилой мужчина в островерхом колпаке, в истертой домотканой одежде и в полуразбитых сабо50 принес плащ Смита и помог ему завернуть в него полуобнаженное тело несчастной, не подававшей ни малейших признаков жизни.

— Телегу, — спокойно, но властно приказал Смит. — Побольше сена туда, побыстрее.

— Куда вы ее, господин? — осмелилась подать голос какая-то женщина из толпы.

— В замок, — все так же тихо и спокойно ответил Смит. — Там сейчас лучшие врачи. Они сделают все, что надо, чтобы спасти вашу Люси. Но следует поторапливаться.

— Но в замке сейчас эти страшные ведьмы, сосущие из нас все наши соки!

— Какие еще ведьмы? — не понял Смит. — Чего плетете непотребное?

— Графини де Вервен. Говорят, все они сейчас съехались. Значит, жди новых налогов.

— И кто вам всю эту чушь понарассказывал?

— Да Вампир, кто же еще-то… то есть… господин… сеньор… и его люди…

— А кто ж он такой, этот ваш… как его там… Вампир, что ли?

— Так во всем нашем графстве господина Дюрана называют, который Роже. Это его руками графини душат свой народ.

— Смел ты, как я погляжу, — по-прежнему тихо и спокойно сказал Смит, быстро переглянувшись с Чанслером.

— Оттого, ваша милость, и детей у меня много. Одиннадцать… а может, и…

— Так за телегой кто-нибудь пошел?

— А у него, у Жана, у самого все есть. С ним и столкуетесь, Бог даст.

— Осмелюсь спросить вашу милость — кто вы?

— Мы вас что-то никогда не видывали и не знаем.

— Мы гости их сиятельств.

— О-о-о-о!

В следующее мгновение за изгородью не осталось ни единой живой души.

Чанслер с обнаженной шпагой в руке, Смит с избитой, а возможно,

и убитой женщиной на руках посмотрели друг на друга и вздохнули.

— Боюсь, этот Дюран много хуже, чем просто каналья, — сказал Чанслер. — Положи бедняжку на крыльцо и пойдем искать лошадь, телегу и этого… дикаря… или убийцу…

— А мы здесь его оставим или для суда в замок отвезем?

— Хм… А ты думаешь, он еще жив? После такого удара?

— Посмотрим… Как же еще можно было бы его утихомирить?

Вскоре они запрягли в телегу единственную лошадь, и Смит бережно положил на сухое сено