…Не отъехали они и десятка миль от Дендермонда, как сначала услышали, а затем и увидели за собою погоню: вероятно, несколько больше десятка испанцев в панцирях и шлемах, с пиками наперевес мчались вдогонку за Дианой и ее спутниками.

— В карету! — приказал Ричард Диане. — Они в панцирях, бей по лошадям. Чарли, разворачивай карету!

Чтобы избежать окружения, Чарли поставил карету с шестеркой лошадей поперек дороги.

Первые же выстрелы обороняющихся вывели из строя четверых преследователей, выброшенных из седел или вовсе раздавленных подстреленными лошадями. Однако все остальные всадники ощетинились своими пиками и бросились в яростную атаку на двух англичан с их бесполезными

в этой ситуации шпагами. Сейчас за их жизнь никто не поставил бы и двух гнутых пенсов…

Но в эти критические мгновения в бой вдруг вступила малая артиллерия Дианы Трелон графини Луизы де Вервен. Она почти в упор расстреливала налетчиков из окна своей кареты, и через несколько минут бой был закончен: все остальные преследователи были выбиты из своих седел или придавлены своими же павшими лошадями.

Чанслер и Смит бросились обезоруживать оставшихся в живых, но искалеченных при падении с лошадей испанцев, а Диана вдруг упала на диван

в карете и зарылась лицом в его мягкий бархат.

— Ого! — послышался вдруг удивленный возглас Чарли. — Да это же вы, милейший господин Грос! Очень рад вас видеть! Послушайте, а вам не слишком ли тяжело держать на себе вашу любимую кобылу? Э, да она, кажется, уже вполне созрела к обдиранию своей рыжей шкуры… Насколько

я понимаю, нашим новым столь приятным свиданием с вами мы обязаны вашему непременному желанию свести с нами кое-какие счеты с помощью вот этих испанских бродяг, не так ли? Надеюсь, вы понимаете, что теперь-то уж ничто и никто не помешает мне поступить с вами так, как учил меня мой дорогой батюшка. Вы уже помолились? Ах, нечем перекреститься… Ну, ничего — дьявол примет вас и так…

С этими словами он нагнулся над лежащим под своей лошадью хозяином гостиницы «Зеленая лисица», обеими руками ухватился за его уши,

а правой ногой в тяжелом сапоге уперся в его изуродованное лицо и вдруг резко выпрямился. Дикий, дурной, душераздирающий вопль быстро утонул в сыром придорожном лесу…

Диана выскочила из кареты — ее мучил приступ рвоты…

… — Я ненавижу войну! — горячо шептала она, лежа на груди Ричарда

в гостинице города Алоста, где они вынуждены были остановиться из-за состояния истинной победительницы недавнего сражения. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Оружие женщины — любовь, а я за эти последние сутки только и делаю, что убиваю и убиваю людей. Господь покарает меня за это, я знаю, я чувствую! Ах, мой Ричард, мой супруг… моя жизнь… что же мне теперь делать? Как замолить мой тяжкий грех?

— Прежде всего, дорогая моя, прекрати истерику, — строго сказал Ричард. — Ни ты, ни я, ни мы ни на кого не нападали. Убить хотели нас. Нападавших было много больше нас. Мы вынуждены были защищаться. Промахнись ты сейчас хотя бы один-два раза, и наши души отлетели бы уже

в мир иной много раньше, чем их ожидают на том свете. Сегодня ты спасла меня и Чарли от верной смерти, и если это огорчает тебя…

— О господи, Ричард, как ты можешь?.. как ты смеешь говорить такое? — всхлипывала Диана. — Это… это… кощунство! Ты не смеешь говорить мне такое!

— И не буду, если ты наконец успокоишься. Осуши свои слезы, подними свои самые прекрасные глаза на свете! А потом… потом…

…Но еще не раз беглецам пришлось прибегать к помощи оружия, прежде чем за ними бесшумно закрылись ворота замка Вервен. Нидерланды, нафаршированные чужими и своими войсками, переживали трудные дни. Дороги кишели разбойниками всех мастей: от обездоленных, отчаявшихся крестьян, разорившихся мелких хозяев до беспощадных дезертиров. И, как это обычно водится, самые страшные и вездесущие разбойничьи шайки формировались из местного населения — и в это специфическое дело, как и во всякое другое, люди вкладывали природное трудолюбие и завидную изобретательность.

В поисках спасения души и тела они убивали друг друга. Религиозные распри вздыбили всех против всех. В стране, где еще совсем недавно люди с презрением относились не только к запорам, но и к самим дверям и воротам, казалось, невозможно было спрятаться даже во сне…

…Диана, с самого рождения надежно укрытая сказочным богатством

от бурь и забот реальной жизни, всегда крайне тяжело переносила грубое вторжение ее холодного дыхания.

В утонченную, отшлифованную многими десятилетиями программу обучения и воспитания было включено и совершенное искусство владения оружием — не для защиты, разумеется, или для нападения, а прежде всего для придания главному своему предназначению в жизни — украшать существование коронованных особ самыми изысканными наслаждениями — новых, волнующих плоть и кровь граней своего неотразимого существа. Искусство владения оружием увлекало Диану бесконечными возможностями творческой импровизации, красотой и динамикой движений, безграничными вариациями его применения в самых волнующих сценах бесчисленных эротических представлений с участием нескольких коронованных особ одновременно или каждой из них в отдельности. Оружие, как хмель

и пряности, возбуждало самые изощренные порывы и самые необузданные желания.

Но — убивать?! Смывать с себя кровь тобою убитых?! Смотреть на оружие не как на средство возбуждающей эротическую чувственность игры,

а как на орудие смерти?! Бороться за свою жизнь с оружием в руках?! Женщина — со смертоносным оружием в руках?! Но разве же это не противоестественно, когда божественное создание, дающее жизнь, перевоплощается в существо, отнимающее ее?!

Пленение турками, чудесное освобождение, знакомство с Ричардом Чанслером и всепоглощающая, безоглядная любовь к нему, его ответное чувство и отношение к ней, полтора месяца невообразимого счастья и страстного взаимообладания, бегство от императора Карла и из Антверпена, яростная, кровавая борьба за жизнь по дороге в свой замок Вервен — все это и многое другое, что до поры до времени незримо, невесомо и помимо собственной воли оседает в самых сокровенных уголках души и сердца, круто изменило не только всю жизнь Дианы, но и само восприятие ее. Что-то вдруг оборвалось в ее жизни и безвозвратно кануло в вечность. Что-то новое, незнакомое и неопознанное, ворвалось в нее решительно и победоносно. Рушился выдуманный для нее мир. Диана делала первые шаги в неизведанное…

…На третьи сутки трудного пути погода выдалась на редкость солнечная и теплая для начала января. Благословенная земля Геннегау, этой неиссякаемой житницы Нидерландов, с гордостью и наслаждением грела тучное тело свое под яркими лучами доброго светила. Повсюду, сколько мог видеть глаз, ветряные мельницы солидно, не спеша, но безостановочно перемалывали крупное, добротное зерно — этих бесчисленных, но любовно взращенных детей бесконечно щедрой здесь матери-земли.

— Ах, Ричард, мне так хочется полюбоваться этим миром и тишиной.

Чарли вел лошадей спокойной рысью. Диана с Ричардом ехали верхом несколько позади.

— Чарли! — крикнул Ричард. — Сделаем небольшой привал.

Привязав лошадей к специальным скобам кареты, Диана и Ричард углубились в поле по неширокой, но достаточно твердой и хорошо укатанной межевой полосе.

— Ах, как хорошо, когда никто не стреляет и ярко светит солнце, — вздохнув, полушепотом промолвила Диана.

— Ах, как прекрасно, что на свете есть ты, любовь моя, — откликнулся Ричард, обняв Диану.

— И ты, мой любимый! И еще кто-то…

— О… что… что ты хочешь этим сказать, моя Диана? Неужели?..

— О да, да, мой Ричард! — горячо шептала Диана прямо в лицо Чанслера. — У нас будет дочь… или сын… ребенок… Понимаешь, у меня будет твой, твой, твой ребенок! И мой, мой, мой! О господи! Теперь я точно знаю это. Ах, как я счастлива… я так счастлива… я так горда… О, великий Создатель! Ты сделал меня счастливейшей из своих созданий! Я бесконечно благодарна тебе, о Господи! И тебе, мой Ричард!

Теперь только смерть может разлучить нас, не правда ли, дорогой мой?