и слышали, как гулко и победоносно, радостно и бесстрашно, призывно

и умиротворенно бьются их сердца. — Неужели я смогу пережить все это? О, я познала наконец главную тайну человеческого счастья! Но что, что я скажу Всевышнему? И как мне смотреть теперь на всех? На придворных, на брата, на сестру?

— Ах, Мэри, бесценная моя, любимая, не слишком ли много вопросов

в эти священные мгновения?

— Священные? Ты в этом действительно уверен?

— Абсолютно, любовь моя!

— Но как же ты можешь говорить такое, мой Томми? Ведь мы без святого венца… Без благословения Божьего… Тайно…

— Но ведь нас благословил сам папа римский, наместник Всевышнего на земле! Разве тебе этого мало, дорогая моя?

— И ты в самом деле думаешь, что он благословил нас?

— Он назвал меня хранителем твоей души и тела! По-твоему, это недо-

статочно похоже на его благословение?

Мария обожгла шею Томаса длинным, прерывистым вздохом и прошептала:

— Я люблю тебя, Томми…

— Я люблю тебя, Мэри, — откликнулся Томас.

— Ах, я боюсь жить дальше. Разве мне позволено быть такой счастливой, как сейчас?

— А я хочу жить дальше, чтобы сделать тебя счастливой!

— Я люблю тебя, мой Томми!

— О, я люблю тебя, моя Мэри!

— О Боже, не взыщи слишком строго! Ты снова хочешь сделать меня счастливой? О, как ты добр…

…Потом Мария промолвила:

— Не правда ли, дорогой мой, мы вовсе потеряли головы? Что подумают мои придворные? Моя сестра? Нет, нет, милый Томми, я уже переполнена тобой… Выйди, пожалуйста, я должна привести себя в порядок… И ты тоже, мой милый…

— Но я хотел бы помочь тебе, дорогая моя…

— Нет, нет, Томми! Только не это! И не сейчас… Я сгораю от стыда… В таком виде! Умоляю тебя, дорогой мой, выйди… И не смотри на меня, пожалуйста…

…Когда, одевшись, Мария вошла в кабинет, Грешем воскликнул, не

в силах скрыть своего удивления и восхищения:

— О Господи! Как ты прекрасна, любовь моя!

Мария подошла к нему, положила обе ладони на его грудь. Лицо ее все еще хранило жар обрушившегося впервые в жизни наслаждения. Она улыбалась, и улыбка ее была еще одной тайной, которую она так бережно хранила все эти годы, как хранят бесценный клад от недобрых глаз. Эта мягкая, нежная, ласковая, очень добрая, застенчивая и обворожительная улыбка совершенно преображала лицо Марии, делая его почти неузнаваемо красивым и притягательным. Уму непостижимая особенность: одна лишь улыбка способна совершенно преображать человеческий облик! Сухая монахиня

с худым и постным лицом вдруг преображается в очаровательную белозубую женщину с глазами редкостной и неотразимой красоты в самой прекрасной поре своего естества, когда необузданная и яркая весна уже отцвела, а мягкое и щедрое лето только-только вступило в свои права.

Грешем привлек ее к себе, и они замерли в объятьях.

— О, мой Томми, — шептала Мария. — Ты так нежен и ласков… Я совсем… совсем не привыкла ко всему этому… Ведь я была зачата, родилась и прожила свою жизнь… до сегоднешнего дня… до того мгновения…

в обстановке, когда о Библии не вспоминали даже в церкви… Я выросла, окруженная грехами и ненавистью. Ах, Томми, я не помню, чтобы кому-нибудь из моих родителей пришла в голову мысль поцеловать или просто приласкать меня. Дворец был полон людей, а я всегда чувствовала себя такой одинокой! Отец без конца охотился за женщинами, часто женился и безжалостно расправлялся со своими женами79, а головы его придворных советников и министров наперегонки скатывались со ступенек эшафота. Моя мать смертельно боялась его и почему-то редко ласкала меня. Какие уж тут ласки и нежности при столь развращенном дворе! Только ты, о мой Томми, вдыхаешь в меня теплоту и радость жизни… Я люблю тебя, мой первый и единственный, и отдам тебе все, чем еще наделил меня Господь Бог!..

Никогда в жизни Грешем не испытывал ничего подобного! Блаженство!

Искушенный, избалованный вниманием самых очаровательных женщин Англии и Европы, все, казалось, познавший и испытавший мужчина находит вдруг такое невыразимое блаженство, которое побеждает его рассудок и делает своим добровольным рабом.

Непередаваемое торжество и почти языческая радость победителя!

Доселе неприступная и недосягаемая человеческая крепость — эта фанатически верующая «невеста Христова», эта «черная принцесса», эта будущая королева Англии — эта необыкновенная женщина отныне принадлежит ему, лежит в его объятиях! Он — ее Повелитель! Она — его Женщина!

Счастье! Безграничное и безоблачн

ое счастье! Все жизненные треволнения и заботы вдруг растворились в нем! Какое же это дивное блаженство — познать волшебный мир такого всепоглощающего счастья!

Впрочем, что это за легкие тени выступили в самых дальних уголках его просветленной и потрясенной души? Что-то слегка укололо. Что-то шершавое коснулось вдруг его сердца… Какой-то горячий ручеек слегка ожег мозг… Тени… Тени… Чьи-то размытые и искаженные от ненависти и презрения физиономии… Да это же оскалившиеся морды придворной аристократии! А это что еще за чудище? Палач? Но этому-то отвратительному монстру что здесь надобно? А корона? А трон?

Фу-у-у… Бред. Сон наяву. Слава богу, только одно мгновение…

И вот опять — Блаженство, Торжество, Радость и Счастье!

— Я верну все, что жизнь задолжала тебе, любовь моя! — промолвил Грешем.

— Но разве это возможно, мой Томми? Я мечтаю сейчас лишь об одном: чтобы ты увез меня на какой-нибудь необитаемый остров и мы жили бы там вдвоем до самого конца! Я не хочу быть принцессой! Не хочу быть королевой! Я хочу быть только женщиной и принадлежать тебе одному! Ты вздрогнул? Ты этого не хочешь? Ты не веришь, что я способна на это и готова

к этому? Ты молчишь?

Грешем нагнулся и прижался губами к ее губам.

— Я приду к тебе сегодня ночью… — прошептал он. — Я еще не знаю, как мне это удастся, но нашу первую ночь я не уступлю! Тогда мы и решим, как будем жить дальше, не правда ли, дорогая моя?

— О да, мой любимый! Я не решалась просить тебя об этом… О боже! Чем я заслужила щедрость твою? Неужели ты сможешь простить меня? Томми, дорогой мой, нет ли у тебя здесь нашей священной книги? Я бы хотела прижаться к ней губами и вымолить пощаду Всевышнего двум великим грешникам!..

Грешем подвел Марию к письменному столу и достал из раскрытого бриллиантового ларца рукотворное чудо великого маэстро Бенвенуто Челлини.

— О боже! — воскликнула Мария, обеими руками принимая сказочный дар. — Это невероятно!

На плотной золотистой бумаге, навсегда пропитанной каким-то необычайно тонким ароматом, мелким каллиграфическим почерком ярко-голубой краской был выписан текст Библии на латыни. Золотой корешок

и обложка из золотых плиток представляли собой самостоятельные произведения искусства — казалось, золото отдало великому мастеру все, ради чего люди гибнут за обладание этим металлом!

Мария опустилась на колени, положила золотую Библию на ковер

и, смиренно изогнувшись, прижалась к ней губами.

Грешем опустился на колени рядом с ней, закрыл глаза и вновь погрузился в свои мысли, которые на этот раз были куда приземленнее и отчетливее…

— Дорогая моя, — промолвил он, — нам пора опуститься на землю. Наше отсутствие давно вышло за