физики, пытались выявить в них закономерность. Сегодня мне, кажется, это удалось. Правда, уравнение получилось довольно сложным. Выглядит это следующим образом…

Он повернулся к доске. Ось абсцисс, послушная его руке, казалось, готова была протянуться через всю комнату. Вдоль нее возникала причудливая кривая, напоминавшая горную цепь. Я бы сказал, что она походила также на кривую, возникающую на экране кардиографа в момент спазма, но эта была сложнее.

— Такова картина колебаний, полученная в результате наблюдений, проводившихся до вчерашнего дня, — сообщил докладчик. — Перейдем к уравнению.

Я отметил, что теперь он уже не казался вялым и подавленным, его голос постепенно окреп; как видно, возле доски он чувствовал себя лучше. Я подумал, что все мы такие, мел и кафедра оказывают на нас стимулирующее воздействие, подобное наркотическому, и нашим докторам стоит это учесть.

Формулы заняли вначале левую часть доски, затем перебрались на свободное место вверху. Время от времени Латинк делал пояснения, видимо понятные части аудитории, но мне они ни о чем не говорили. Когда места на доске уже не осталось, математик повернулся к аудитории.

— Как видите, предложенное уравнение неплохо описывает наблюдаемые явления, — заявил он. — Теперь мы можем, пользуясь им, представить дальнейшее развитие процесса. Однако мне потребуется…

Второй доски не нашлось. Тогда Видович укрепил на стойке лист ватмана и вручил математику фломастер. Двумя широкими взмахами Латинк обозначил оси и нанес кривую, берущую начало возле оси ординат.

— Это данные последнего замера, сделанного два часа назад, — пояснил он. — Теперь, если величина переменной правильно описывается предложенным уравнением, получается следующая картина.

Повинуясь движению фломастера, кривая устремилась вверх — вначале плавно, затем резко; образовав нечто вроде горного пика, она пошла вниз, создав небольшое плоскогорье, и снова вверх. Затем она плавно заскользила к оси абсцисс, пересекла ее и образовала новую горку, зеркально повторявшую первую.

— Таким образом, получается, что в течение сегодняшнего вечера, начиная часов с восьми, колебания должны резко усилиться, — заключил докладчик. — Примерно в полночь произойдет скачок, показатели достигнут наибольших значений. Затем стабилизация на весьма высоком уровне — и новый скачок, который займет весь завтрашний день и ночь. А затем последует ослабление до нулевой отметки.

Он протянул фломастер Видовичу, показывая, что закончил.

— Скажите, — спросил профессор, — а в этом пике, который вы ожидаете в полночь, насколько напряжение поля будет выше теперешнего значения?

— Если расчеты верны, то на сто семьдесят — двести процентов.

— Это означает для половины присутствующих неминуемую смерть, — заявил Прелог.

— Да и остальным не поздоровится, — заметил Видович. — Спасибо, коллега. Думаю, теперь, после сообщения коллеги Латинка, сомнений больше нет: лагерь необходимо эвакуировать. Только как это сделать? Я заказал лишь один вертолет для вывоза двух человек. Он должен быть здесь через час. Господин Дрнди, вы можете сказать, сколько человек способна принять на борт эта машина?

— Четверых, не считая экипажа, — ответил готанец.

— А если сейчас вызвать ему подмогу, когда они прилетят?

— Не раньше чем через три — три с половиной часа.

— Коллега Латинк, — руководитель экспедиции вновь повернулся к математику, — скажите, насколько возрастет напряжение через четыре часа?

— Согласно моим расчетам, примерно на сорок — пятьдесят процентов.

— Те, кто сегодня пережил приступ, могут этого не выдержать, — заметил Прелог. — А их семь… нет, девять человек.

— Есть еще один момент, — вступил в разговор молчавший до сих пор Персон. — Сможет ли прилететь вертолет? В воздухе опасней. Недаром появилось название «воздушное помешательство».

— Летчики — военные люди, — ответил Дрнди. — Они привыкли к опасности. Если надо прилететь, они прилетят. В этом не должно быть сомнений.

— Летчики, конечно, привыкли к опасности, — заметил Видович, — Но это не значит, что надо ее создавать. Можем ли мы неоправданно рисковать жизнью других людей? Может быть, есть какой-то другой выход?

— Выход есть, и очень простой, — сказала Парвати Шанкар. — Можно уйти в деревню, откуда мы получаем продукты. Четыре километра по удобной тропе — и все.

— Да, пожалуй, это выход, — согласился Видович. — Правда, в деревне нет вертолетной площадки, но оттуда, насколько мне известно, идет дорога и можно уехать на машинах. Главное — мы будем находиться вне зоны колебаний. Что ж, в таком случае решение принято. Думаю, полчаса коллегам хватит, чтобы собрать вещи. Захватите также полученные вами результаты, мы над ними поработаем уже в столице, там и составим отчет. Через полчаса собираемся на западной опушке, там, где начинается тропа. А что касается тех, кто полетит вертолетом, то я попрошу коллегу Прелога…

— Мы не можем так позорно бежать! — раздался голос от входа.

Все обернулись. Возле двери, поддерживая друг друга, стояли Химмельсберг и Прунцль. Как давно они вошли? Физик и культуролог, в жизни дружившие как кошка с собакой, сейчас походили на двух раненых солдат, помогающих друг другу выбраться с поля боя. Только настроение у них было совсем не как у отступающих. Это доказала не только первая фраза, принадлежавшая Химмельсбергу, но и то, как поддержал его физик.

— Мы, кажется, собирались исследовать уникальное явление, — заявил он. — То, что Зигфрид называет Ворота… черт, опять забыл, как дальше…

— Ворота Кадоро, — подсказал готановед.

— Спасибо, а то память у меня дырявая. Да, Ворота Кадоро. Мы знаем место, где они появятся. Знаем время — это момент, когда колебания достигнут пика. Неужели мы не хотим использовать эту уникальную возможность? Даже не попробуем? Ученые мы или нет?

— Но это опасно, Арнольд! — воскликнул Видович. — Поверь, мною руководит не боязнь ответственности! Я не меньше твоего хотел бы продолжить исследования. Но взгляни на график, представленный коллегой Латинком. Нас ждет не просто увеличение колебаний, а почти трехкратное их усиление. Никакие предосторожности не помогут. Возможно, кто-то и выдержит, но даже если погибнет один человек… Да, мы все хотим вернуться отсюда с весомым результатом, но для этого вначале надо просто вернуться!

— Все равно надо искать какой-то выход, — настаивал Прунцль. — Любую возможность продолжать исследования. Может, мы сможем делать это, остановившись в деревне?

— Нет, так не получится, — сказал я. — Между деревней и «зоной обморока» лежит район ущелий — вот здесь. Я там был. Пройти их поперек невозможно.

В помещении штаба воцарилось молчание. Его прервал голос Прелога.

— Погодите! — воскликнул он. — Доктор Латинк говорил, что через три дня колебания придут в норму, так? Тогда давайте вернемся в лагерь через три дня и возобновим работу. Оставим здесь все оборудование, вывезем только людей. Будем считать, что мы взяли трехдневный отпуск. Тогда можно и не уезжать из деревни, проведем это время там.

— А что, это, пожалуй, неплохая идея, — поддержал врача Латинк.

— Нет, плохая! — заявил Маршо. — Я согласен с Прунцлем: интерес вызывает как раз момент наибольших колебаний. Именно тогда происходит развитие явления, которое