— Дети! К нам пришел очень хороший человек, дорогой для нас гость, зовут его Пойгин!

Дети опять радостно закричали, захлопали в ладоши, разглядывая Пойгина так, словно был он каждому из них родным отцом.

— Пойгин впервые пришел на культбазу, и ему здесь многое непонятно. Я вижу, что ему показалось очень странным, что мы поднимаем вверх вот эту ткань, которая называется красным флагом. Объясните ему, когда он будет разговаривать с вами, что красный флаг, который мы часто поднимаем, как бы обозначает солнечное восхождение. Да, да, этот человек, насколько я понял, очень любит солнце, и пусть он красный флаг понимает именно так.

Пойгин слушал Рыжебородого и не мог понять: как все-таки относиться к его словам? С одной стороны, они ему были приятными, да, это были хорошие слова, с другой стороны, его не покидало чувство подозрительности, мучило ожидание подвоха.

— Совершив подъем красного флага в твою честь, Пойгин, мы теперь торжественно вручим тебе наши подарки— карабин и патроны к нему. Пусть тебе всегда сопутствует удача в охоте!

Дети положили карабин и патроны у ног Пойгина, а Рыжебородый опять заревел в трубу. Потом дети вдруг все вместе запели громкую песню. Пойгин еще ни разу не слышал, чтобы много людей пели одну и ту же песню вместе. Ведь у каждого человека своя песня, и никто другой не должен ее петь, если он не хочет навлечь на себя злых духов. Однако дети пели общую песню. Как понять, хорошо это или плохо? Дети пели громко и дружно, и было видно, что им это очень нравится.

Когда дети наконец закончили петь, Пойгин поднял карабин, внимательно оглядел его и сказал в наступившей тишине:

— Я не могу принять подарок.

— Почему? — удивленно спросил Рыжебородый.

— Я пока еще не понял, что тут происходит, и не сделаю ли я дурного дела, приняв подарок. Я благодарю, но карабин не возьму…

— Тогда поступим так, — Рыжебородый задумался, соображая, как найти выход из затруднительного положения. — Поступим так, — повторил он. — Я карабин спрячу. Но он твой. Ты заберешь его, когда поверишь нам, когда поймешь, что, кроме добра, мы ничего не желаем.

— Дело твое, — не сразу ответил Пойгин. — Я хотел бы поговорить с детьми, но без пришельцев.

— Хорошо, разговаривай с любым из них и со всеми сразу, как тебе захочется, — с готовностью согласился Рыжебородый.

Пойгин провел с детьми целый день. Начал он с ними разговор еще там, у высокого шеста, едва ушли Рыжебородый и Тин-лилет.

— Тебя как зовут? — спросил он у мальчика, у которого был странный двойной бубен.

— Омрыкай — Маленький силач.

— Не потерял ли ты тут свою силу? Розовощекий крепыш шмыгнул носом, улыбнулся,

так что почти исчезли его узенькие веселые глазенки.

— Мы здесь прыгаем, бегаем, чтобы стать ловкими, — ответил он и добавил не без важности: — Физкультура называется.

Повернувшись к девочке, одетой по-мальчишечьи в кухлянку, Пойгин спросил:

— Верно ли, что тебя заставляют говорить по-мужски?

— Только когда читаю букварь, говорю по-мужски. Букварь по-женски разговаривать не умеет, — ответила девочка.

— Что такое букварь? Можешь ли ты мне его показать?

— Пойдем, покажу.

Рассматривал Пойгин букварь в жилище для детей перед тем, как их должны были позвать на завтрак. В деревянном жилище оказалось несколько вместилищ, в которых стояло по четыре подставки для сна. Здесь было тепло и очень чисто. Пойгина, превыше всего ценившего опрятность, поразила именно эта чистота, которая вроде бы излучалась, как нечто такое, что имеет отношение к солнечному началу. Белые стены, голубые окна, желтого цвета пол, белая ткань на спальных подставках, наконец, спинки спальных подставок, сделанные из какого-то сверкающего металла, — все это лучилось чистотой, мягким светом.

Однако Пойгин не дал себе волю оказаться во власти первого благоприятного впечатления; он придирчиво выискивал что-нибудь такое, что могло ему не понравиться, даже заглянул под одну из спальных подставок.

— Падаете ночью?

— Сначала падали, — призналась девочка. — Теперь привыкли. У нас Рагтына до сих пор падает. Она знает тебя, ты ее лечил…

— Рагтына? Дочь Выльпы?

— Да, дочь Выльпы.

— Где она?

— Вот она, смотрит на тебя.

Из толпы девочек к Пойгину приблизилась Рагтына, дочь безоленного чавчыв Выльпы. Позапрошлым летом Выльпа просил Пойгина изгнать злую немочь из сердца дочери, которая была больной еще со дня рождения. Пойгин уходил с Рагтыной в тундру в летнюю пору, выбирая солнечные дни, рассказывал ей сказки, расспрашивал о снах. Рагтына задумчиво слушала сказки, с волнением вспоминала подробности своих страшных снов. И Пойгин незаметно переводил разговор на что-нибудь другое. «Вон видишь, летят лебеди? Следи за ними и думай о них». Девочка всматривалась в небо и видела, как далеко-далеко не то лебеди летели, не то плыли два облачка. Может, и вправду лебеди? Это так легко перепутать. Бывает, плывет вдали вереница лебедей, едва заметная, как сон, как мечтания, и ты сначала ее принимаешь за облачко и смотришь, смотришь в небо, а потом убеждаешься: нет, это все-таки лебеди, и так становится легко, будто они выманили твою немочь и унесли с собой, чтобы сбросить в такое место, откуда она уже никогда не вернется. Так говорил об этом и Пойгин, и слушать его хотелось бесконечно долго. Рагтына тихо смеялась, обрадованная и успокоенная. Пойгин рассматривал под ее глазами синеву и с глубокой печалью думал о том, что помочь больной не в силах. «Тебя, несчастная, назвали Рагтыной — Женщиной, вернувшейся домой, а ты, кажется, собралась навсегда уходить из дому», — размышлял он. Он произносил мысленно одно заклинание за другим, умолял солнечный луч проникнуть в самое сердце девочки, чтобы изгнать из него злую немочь, однако лучше больной не становилось.

Теперь вот Рагтына стояла перед ним, оказавшись обитательницей деревянного стойбища Рыжебородого.

— О, как ты выросла, я тебя и не узнал, — с грустной улыбкой сказал Пойгин, присаживаясь на одну из подставок. Почувствовав, что подставка колышется, быстро встал. Девочки засмеялись, улыбнулась и Рагтына.

— Не бойся, — тоненьким голоском успокоила она Пойгина, — кровать колышется, но никогда не проваливается. На ней засыпаешь так, будто уплываешь на байдарочке в море. Только мне часто снится, что байдарочка тонет, и тогда я падаю на пол. Потому мне на полу стелют шкуру оленя.

— Как тебе дышится здесь? — осторожно спросил Пойгин, прикладывая руку к собственному сердцу.

— Меня лечит доктор. Он, как ты… белый шаман.

У него и одежды все белые-белые. И мне кажется, что злая немочь уходит из сердца.

Пойгин весь подался вперед, внимательно разглядывая лицо Рагтыны: ах, если бы он мог поверить ее словам— он немедленно побежал бы разыскивать русского белого шамана, чтобы сказать ему самые высокие слова уважения и благодарности. Но по лицу Рагтыны он видел, что злая немочь все еще находится в ее сердце.

Пойгин долго молчал. Наконец вскинул голову, выходя из глубокой задумчивости, и попросил:

— Ну, показывайте этот самый ваш, как он называется…

— Букварь, — подсказала Рагтына.

С шумом и гамом совали девочки в руки Пойгина свои буквари. Явились и мальчики. Омрыкай пытался вручить гостю еще и учебник арифметики. Пойгин раскрыл один из букварей с такой осторожностью, будто боялся, что из него выскочит злой дух. Шелест тонкой бумаги, испещренной черными