Но боль, страх и несообразность всплыли обратно достаточно быстро. Мы наконец подошли к месту, где Козий ручей делает обратную петлю и образует темный тихий изгиб. Нам нужно было перейти его, чтобы двигаться дальше. Ручей в этом месте скрывался в густой, неосвещенной луной тени и казался глубоким. Том остановился, я остановилась за ним. Я ждала, что он перейдет ручей вброд и продолжит путь по другому берегу, но он этого не сделал. Вместо этого он начал медленно бродить вверх и вниз по берегу, пока не нашел место, которое посчитал достаточно узким, осторожно перебросил винтовки на другой берег и перепрыгнул сам, уверенно и спокойно приземлившись на взрыхленный, покрытый листвой относ. Потом повернулся и протянул руки мне:
— Прыгай. Будь внимательна и разбегись как следует. Не дай воде коснуться тебя.
Тогда я вспомнила, зачем мы сюда пришли. Проглотивший было Энди лес выплюнул меня обратно в реальность. Даже в такой жаре озноб поднял волосы на руках и шее дыбом. Вода продолжала бежать между нами, темная, не отмеченная дьявольским огнем, но и в этот момент я скорее умерла бы, чем ступила в нее. Впервые я боялась воды, как раньше боялась ее моя дочь, как Том Дэбни боялся ее теперь. Я в ужасе посмотрела на моего спутника, а потом отошла назад, разбежалась, закрыла глаза и бросилась в пространство. Том поймал мои руки и втянул меня на берег, и мы продолжили путь вверх по течению. В молчании мы добрались до крошечной протоки, отходящей налево, в лес. Мне казалось, что уже больше полуночи.
Том остановился и посмотрел вперед, в темноту. Он сделал мне знак стоять неподвижно. Сам застыл так же, опустив руки, положив винтовки к ногам, всматриваясь в ночь и слушая ее. Я знала, что все его существо блуждало сейчас в ночи, сделавшись частью воды, ветра, деревьев. Когда мы двинемся в путь, он будет знать, что намерен делать. Вскоре Том пошевелился и повернулся ко мне.
— Все в порядке. Я не думаю, что вверху кто-то есть. А если и есть, то мы находимся с подветренной стороны. Мы можем спокойно идти почти до самого лагеря. Но если я подам тебе знак — падай на землю. Тогда нам придется ползти на животах.
Он передал мне мою винтовку.
— Не стреляй, пока не скажу. Если я уже не смогу помочь тебе, тогда стреляй немедленно. Ты знаешь как.
На этот раз я не спорила. Страх, прятавшийся в моем животе, был близок к тому, чтобы вырваться на свободу.
Мы свернули и пошли вдоль маленькой протоки в сторону, в глубину болота Биг Сильвер. Этот край был мне знаком — край глубокой толстой влажной лесной почвы, длинных темных топей и стоячей воды, край кипарисов, мхов, тупело и тысячи наступающих стеной деревьев твердых пород.
Луна пробивалась сюда только в виде случайных таинственных стрел, а влажная жара сгущалась. Вокруг было обилие мошкары, звенящей в ушах и забивающей рот и нос. Когда мы отрывали ноги от лесной почвы, она громко чавкала. Голоса пушных и пернатых созданий затихли, а скольжение и крики существ, обладающих жабрами и перепонками, стали громче. Вдоль протоки росли темные и пышные папоротники и тростники. В воде мы не видели огней, но я держалась от нее подальше. Я думала о том, что никогда не почувствую на своей плоти теплую прелесть Козьего ручья.
Мы подошли к месту, где забор из проржавевшей проволоки — пять колючих рядов — рассекал протоку и убегал в темноту на обоих берегах. Том остановился.
— За этим забором — земля лесозаготовительной компании. Я не знаю, где Скретч прорезал проволоку, и у меня нет времени искать это место. Нам придется пробраться под забором. Следуй за мной. Когда проберусь на ту сторону, я подниму проволоку для тебя.
Том лег на живот, держа винтовку на сгибе обеих ладоней, и, извиваясь, пополз под проволокой по берегу ручья, двигаясь, как змея или рейнджер. На полпути он остановился и замер. Из груди его вырвался звук — судорожный вздох, глубокое фырканье отвращения. Затем он продолжил путь и поднял проволоку для меня. Только когда я поднялась по ту сторону забора, он раздвинул тростник на берегу стволом винтовки и указал на то, что он увидел. Я низко наклонилась, а затем отпрянула назад, мое сердце колотилось от страха и отвращения. Внизу у самого края черной воды, у корней папоротников и тростника, где вода касалась их, простиралась чудовищная линия отвратительных белых растений, спрятанных в темноте извилины ручья. Я не знала, что это такое, но понимала колотящимся сердцем и выворачивающимся желудком, что это противоестественно. Растения были мясистыми и бледными, мокрыми, покрытыми крапинками, шелушащимися, перекрученными, с опухолями, абсолютно чудовищными. Они могли бы быть грибами, но не были таковыми, могли бы быть корявыми корнями деревьев, но и это было не так. Подобное никогда не пробиралось через почву какой-либо другой земли в какое-либо другое время, это было ясно. Непостижимым образом растения испускали свой собственный свет, и они воистину были ужасны. Их ряд уходил в темноту и терялся в ней. Я посмотрела на Тома, не в состоянии произнести ни слова. Он бесстрастно ответил на мой взгляд. Мы пошли дальше, держась на хорошем расстоянии от берега ручья.
По мере того как мы двигались, сами папоротники и тростники становились все более странными: увядающими, побелевшими, уродливыми. Вскоре их не стало, только сырая, черная земля, стоячая муть и черные корни деревьев. Постепенно я обнаружила, что умолкли водяные твари. Не слышно было криков сов и других ночных птиц. Я с трудом дышала из-за сдавливающего грудь страха. Это не был бессмысленный страх, как в начале вечера, совершенно другое, отдаленное на вечность чувство, что-то атавистическое, что-то, что поднимало волосы и, будто в рычании, оскаливало мои зубы. Том, шедший впереди, сделал мне знак остановиться, я так и сделала. Всматриваясь в густую тьму, я могла видеть впереди нас, в лесу, ослабление темноты — очень слабый прерывистый холод белого света. Мы приблизились к просеке, и я знала, что мы добрались до центра лесозаготовительного лагеря — той неизвестности, обнаружить которую мы и пришли.
— Оставайся здесь, — прошептал Том и двинулся в направлении света. Он шел быстро и бесшумно, пригнувшись, почти бегом. Я стояла сгорбившись, пытаясь заставить успокоиться мое скачущее сердце, пытаясь ни о чем не думать. Вскоре Том скрылся из виду.
Казалось, через вечность, но вернее всего, минут через пять я услышала, как он позвал меня. Его голос был не такой, как всегда. Я замешкалась, и Том позвал вновь:
— Энди, иди сюда!
Я поспешила на его сдавленный голос и выбежала на поляну из-под укрытия черного леса.
Она была большой, возможно, как четыре футбольных поля. В центре размещалась куча проржавевших жестяных лачуг, прислонившихся одна к другой. Тяжелые машины стояли тут же, поросшие до колес бурьяном и выглядевшие как чудовищные панцири доисторических насекомых. Там были один или два грузовика-цистерны без колес, явно давно не используемые, и большая дощатая хижина, открытая с одной стороны, где были свалены в кучу мотки проволоки, старые покрышки, инструменты и промокшие развалившиеся картонные коробки. Белый песок, задушенный бурьяном, покрывал просеку, через которую, скрываясь из виду среди деревьев с обеих сторон поляны, пролегала подъездная железнодорожная ветка. Только железная дорога выглядела годной для использования или даже используемой: рельсы не проржавели, а мягко блестели, будто были отполированы, что говорило о движении по ним. Поляну окружал неровный ряд дешевых фонарей белого света. Я подумала, что это, должно быть, ртутные лампы. Полное отсутствие людей и каких бы то ни было следов говорило о том, что никто не был здесь в течение долгого времени. Если и были следы шин на песке рабочего склада, то они стерлись в течение месяцев дождей, ветра и солнца.
Вначале Тома я не увидела, но услышала, как он опять позвал меня, и наконец заметила маленькую фигурку в самом конце просеки за лачугами и оборудованием, отчасти скрывавшими его. Я пошла по рельсам в том направлении. Ветка там и заканчивалась. Я увидела, что рельсы обрываются, раньше, чем подошла к самому краю, и больше не могла заставить себя двинуться.
В конце железной дороги, освещенные белым светом еще одного ряда рабочих ламп, располагались четыре огромных квадратных бетонных бассейна. Вокруг них простирался черный, древний и безмолвный лес. За ними рельсы возобновлялись и убегали дальше на восток. К Козьему ручью и реке Биг Сильвер. Ночь была абсолютно спокойной и тихой, но бассейны спокойны не были. Они были заполнены ужасной, непрозрачной, зелено-белой жидкостью, дым и пар висели над ними так густо, что я не могла хорошенько разглядеть поверхность, но я видела, что жидкость находилась в движении сама по себе — ветра не было.
