— Выпивка — именно то, что надо, — громко сказала я самой себе, и мой голос тоненько и ужасно зазвенел в пустоте.

Я оказалась у телефона и набрала номер раньше, чем сообразила, что я делаю. Я поняла, какой номер я набрала, только когда услышала голос автоответчика, голос Картера. Я уже хотела повесить трубку, но затем остановилась. Его голос, записанный на пленку, был глубоким, ласкающим и теплым, таким, каким я его помнила, и моя рука сильнее сжала трубку, будто пытаясь уцепиться за безопасность этого голоса.

— Меня сейчас нет дома, — говорил Картер. — Если дело не терпит отлагательств, меня можно найти по телефону 422-7877. Если нет — я позвоню вам, как только смогу.

Я повесила трубку. Номер телефона я знала. Телефон Пэт Дэбни. Безопасность чудесного голоса оказалась иллюзией, химерой. Я не могла позвонить Картеру. Теперь он не был моим, и я не могла звонить ему.

Я чувствовала, как на границах моего сознания сжимается что-то огромное, черное, бесформенное, какое-то усиление страха, такое ужасное и неизбежное, что я понимала: если это нечто доберется до меня, со мной будет покончено. Я закрыла глаза и сжала кулаки, чтобы удержать его на месте. Когда пронзительный звонок телефона ворвался в тишину, я подпрыгнула, будто кто-то бросил мне спасительную веревку в холодное, поглощающее море.

— Мама? — через мили послышался голос Хилари из Атланты.

Я чуть не разрыдалась от освобождения.

— Эй, малыш, — сказала я таким обычным голосом, на какой только была способна. Черная масса слегка отступила. — Как у вас там дела?

— О'кей. Наверно, прекрасно. Дон сказала, что я должна позвонить тебе и сказать, что все в порядке. Я так и сделала.

При звуке этого безликого имени, слетевшего с губ моей дочери, страх подкрался ближе. Значит, это была ее идея — позвонить мне, идея этой новой миссис Кристофер Колхаун.

— Что ж, очень мило со стороны Дон, — проговорила я пересохшими губами. — Передай ей это. Хорошо ли ты проводишь время?

„Пожалуйста, только бы не хорошо, — отчетливо молил мой мчащийся мозг. — Пожалуйста, скучай по дому, желай вернуться сюда. Я сейчас же поеду за тобой, я буду там еще до полуночи…'

— Да, думаю, хорошо, — ответила Хил.

Это был голос ребенка, который хотел сказать что-то приятное. Внезапная вспышка интуиции, всегда связывающая нас, подсказала мне, что девочка действительно хорошо проводит время, но не хочет, чтобы это выдал ее голос. Скрытая верность в нейтральных словах вызвала боль в моем сердце.

— Хил, прекрасно, что тебе интересно, — преодолевая неотвязный страх, сказала я голосом продуманным и одобряющим. — Мне хочется, чтобы ты осталась довольна своей поездкой. Поэтому ты и поехала. Как… поживает твой отец?

— О'кей. Он не такой больной, как я думала. Он взял отпуск, чтобы заниматься со мной. И Дон тоже взяла.

Я не могла отыскать ничего в ее голосе.

— Да, это великолепно, — искренне сказала я, нелепо чувствуя, что меня предали, ощущая какую-то вину, будто меня уличили во лжи собственному ребенку. — Что вы уже сделали?

— Ну, вчера мы ходили в это новое сооружение „Подземную Атланту'. Это было приятно. Все под улицами, магазины, места, где можно поесть, как сто лет назад. Мы спустились туда на скоростном поезде. А завтра мы собираемся поехать к Шести Флагам, а через день пойдем в новый зоопарк…

По мере того как Хил говорила, голос ее приобрел быстроту и оживление, независимо от нее самой в него прокралось возбуждение. Я пыталась вообразить Криса в зоопарке, на „чертовом колесе' или карусели, но не могла. Я не могла припомнить, чтобы он за всю нашу совместную жизнь ходил куда-нибудь, кроме больницы в деловой части города.

— Прекрасно, — фальшиво сказала я. — Не забудь поблагодарить его и Дон. Они тратят на тебя целое состояние.

„А я с трудом могу содержать тебя в школе'. Это сказала не я. На грани света и тьмы в моем сознании слова эти проворчала некая темная масса.

— С этим все в порядке, — ответила девочка. — Думаю, папа богат. У него есть плавучий дом. В выходные мы отправимся вверх по озеру и проведем там ночь. И еще у него дом в горах, как-нибудь мы туда поедем.

— Как мило, — бормотала я.

— У них есть и собака. — Я услышала, какое усилие прилагает девочка, чтобы голос ее звучал небрежно. — Щенок. Он очень похож на Стинкера. Он мой. Только я должна держать его здесь.

„О Крис, ублюдок, — думала я безнадежно и уныло. — Убить ее любовь и просто купить ее обратно. Разве ты не мог бы позволить ей взять щенка домой? Или тебе нужно приковать ее к себе при помощи собаки?'

Страх нанес моему желудку прямой, вызывающий тошноту удар, я перегнулась над телефоном.

— Тебе лучше повесить трубку, малыш, — заметила я. — Твой папа недолго останется богатым, если ты будешь продолжать разговор.

„Господи Боже, не дай ей услышать эти ужасные ноты в моем голосе', — думала я.

Молчание длилось какое-то время, я держалась за стену у телефона и пыталась сохранить свой мозг чистым и спокойным.

— Мама? — наконец послышалось в трубке.

— Да, пупсик?

— Я скучаю без тебя. Я буду рада приехать домой.

Я оперлась о стену, ноги сделались ватными. Меня захлестнула любовь к дочке.

— Я буду рада увидеть тебя. Когда тебя здесь нет, город становится чужим и старым.

Опять молчание. Затем небрежно:

— Ты видела Тома?

Воздух, проскользнувший было в мои легкие, вырвался обратно.

— Нет, милая. Не думаю, что буду видеться с Томом.

— О нет, будешь! — спокойно заявила Хил. — Будешь. Я знаю. Когда ты увидишь его, передай, что я сказала: „Хей!' Передай, что я сказала: „Жди меня' Ты передашь?

— Я… да. Передам.

— Ну пока, мама, я люблю тебя, — проговорила Хилари. Хилари, которой теперь одиннадцать лет и которая выздоровела. Или почти выздоровела.

— Я тоже люблю тебя. Приезжай скорее.

Когда я повесила трубку, „нечто' нанесло свой удар. Невозможно описать тот ужасный, засасывающий, идиотский шторм безумного аморфного ужаса. Вспомните любой момент, когда вы были абсолютно и отчаянно напуганы, увеличьте его в десять раз, и тогда, можно сказать, у вас сложится некоторое представление… Я не могла сказать, чего я боялась. Я просто находилась внутри бесконечного циклона, землетрясения страха. Меня швыряло, трясло, било, бросало, топтало. Мои глаза были слепы, а мышцы бессильны. Я опустилась на пол перед телефонным столиком и свернулась в клубок. Сердце дико металось, я не могла сладить с ним, оно стучало так сильно, что мешало дышать; я хватала ртом воздух, меня била сильнейшая дрожь. Пот покрывал мое тело. Во тьме вихря я не могла увидеть ни одного успокаивающего лица, не могла услышать ни одного знакомого голоса, не чувствовала ни одной протянутой ко мне руки. Хилари уехала, Том, Картер, Тиш, Чарли, мать, отец — все ушли. Я была уверена, что умираю. Им придется позвонить Крису, и он скажет Хилари, что я умерла…

„Помогите, — беззвучно повторяла я, не в состоянии пошевелить губами от слабости. — Помогите мне!'

Не знаю, сколько это продолжалось. Когда „нечто' отступило, не совсем, но достаточно, чтобы я смогла с трудом встать на колени, на улице было совсем темно. Я решила, что, наверно, сейчас около полуночи. Сидя на полу, я дотянулась до телефона и набрала номер Фрика Харпера. Я сделала это бессознательно, мои пальцы двигались сами по себе. Каким-то образом мои, лишенные нервов, руки знали,