Однажды вечером, когда мы с Хилари отправились за бакалеей в магазинчик, расположенный в небольшом торговом ряду недалеко от колледжа, мы увидели Тома. Я скорее почувствовала, нежели увидела, как застыла Хилари, практически ощутила собственной грудной клеткой, как остановилось ее дыхание. И медленно, в глубоком страхе, подняла глаза. Почему-то я знала, что Том недалеко.

Он стоял на другой стороне ряда низких полок, держа в руках пакет молока. Он смотрел на Хилари, затем перевел взгляд на меня. Это было все равно, что смотреть в глаза внезапно ожившего мертвеца или на голографию, нереальную, жуткую, бесстрастную. Том был худ до измождения, его волосы и борода, хотя расчесанные и чистые, были невероятно длинны и лежали на плечах и груди. Он выглядел как человек, который находился в течение долгого времени в темнице: ножа потеряла загар, черные волосы лишились блеска и обвисли. Глаза ввалились. А затем он улыбнулся, его голубые глаза вспыхнули жизнью и стали глазами Тома и никого другого, а я почувствовала, будто он внезапно тепло и крепко прикоснулся ко мне своими руками и ртом.

Он не произнес ни слова, его улыбка стала широкой, он вновь взглянул на Хилари и подмигнул. Затем поднял руну и сделал старый знак „о'кей' большим и указательным пальцами — беспечный кружок. А потом повернулся к кассе и побрел своей кошачьей походной, которую я ощущала буквально физически в своих ногах и бедрах. Я замерла посреди магазинчика, держа за руку Хилари, чувствуя звон в ушах и стук сердца. Я стояла так до тех пор, пока не услышала, как открылась и захлопнулась дверь. Тогда я уплатила за покупки, мы сели в машину и закрыли дверцы. Только после этого я смогла посмотреть на Хилари.

Лицо ее было белым и неподвижным, она слепо смотрела прямо перед собой, не поворачиваясь ко мне. Казалось, она была похожа на мумию ребенка: высохшая, бескровная и очень-очень старая. По своему ужасному духовному состоянию, возможно, она и была таковой. Внезапно во мне вспыхнули гнев на Тома, но он затих так же быстро, как и возник. Я просто была слишком усталой, чтобы испытывать подобные чувства.

— Том не выглядел так уж плохо, как ты находишь? — обратилась я к белому холодному профилю.

Хилари не поворачивалась.

— Он выглядел ужасно, — отстраненно проговорила она. — Как будто он болен. Возможно, скоро умрет.

— О Хил, конечно, нет… — начала я.

Девочка повернулась и посмотрела на меня. В ее неподвижном спокойном взгляде я впервые увидела что-то от Криса, что-то, что проглядывало в его глазах в самые плохие моменты.

— Я не собираюсь больше говорить об этом, — сказала она.

Мы молчали до тех пор, пока не достигли окраины Пэмбертона, только тогда Хилари заговорила:

— Ты забыла купить воду.

— Ничего… Ведь теперь нет необходимости пить бутылочную воду? Я имею в виду, что мистер Форд является лучшим из существующих экспертов, он сделал все анализы дважды и сказал, что вода абсолютно чистая. Ты ведь знаешь — я говорила тебе. И ты видела это по телевидению.

Хил вновь посмотрела на меня прямым твердым взглядом, и я почувствовала, что краснею. Я тоже видела ту мертвенно-серую истребляющую все живое воду. Я выхватила тогда дочь из воды, подняла ее и бежала вместе с ней с Козьего ручья и фактически от всего, что она любила в жизни. И держала девочку вдали от всего этого… А теперь я хочу, чтобы она не верила своим собственным чувствам и единственному человеку, который все еще продолжал утверждать то, что она видела собственными глазами и слышала собственными ушами, чтобы она поверила тем, чьи слова отрицают это. Я замолчала. Я считала, что девочка, по большому счету, вела себя очень благородно, не делая замечаний по поводу произошедшего ни раньше, ни теперь. Но ее лицо и особенно глаза говорили за нее. Я остановилась и купила воду.

По дороге домой мы заехали к Колтерам. Чарли играл в теннис, а Тиш приготовила кофе, нашла половину бисквитного торта, и мы уселись за ее кухонным столом. Хилари забрала свою порцию в кабинет. Я подождала, пока не услышала, что телевизор включен, и только тогда сказала:

— Слушай, когда ты на днях сказала, что все союзники Тома, кроме Клэя, покинули его, ты имела в виду себя и Чарли? Ему кто-то нужен, Тиш. Кто-то нужен просто… чтобы находиться рядом. Раньше я не думала об этом, но теперь считаю, что так должно быть. Это, возможно, имеет для Тома огромное значение. Это даже может помочь ему… прекратить все, что он вытворяет. Таким человеком я быть не могу. А вот ты — можешь. Во всяком случае, просто поговорить с ним…

Я следила, как простое, доброе лицо Тиш перестало светиться и слезы наполнили ее глаза. Я поняла, что она не собирается помогать Тому. Через некоторое время она произнесла:

— Я не могу. Я до смерти боялась, что ты попросишь меня. Знаю, это отвратительно с моей стороны, но это так. Теперь Том ужасно пугает меня. И я ненавижу себя, потому что знаю, что это правда. Мне всегда нравилось думать о себе, как о неистовом либерале, яром враге несправедливости и несгибаемо преданном друге. Я всегда была таким человеком, какой способен видеть… святость Тома, какой поддерживал каждую его дикую, возмутительную выходку. Я считала себя человеком, живущим в его мире, я думала, что характер его… эксцентричной, односторонней добродетели был единственным путем, способным произвести изменения в мире для всего… ох, всего человечества. Я думала, что мы с ним были родственны по духу. Но когда добродетель превращается в сумасшествие, она теряет во мне союзника, потому что я теряю тот мир, в котором могу что-либо изменить. В конечном счете, я слишком нормальна. Мне необходимо иметь правила и знать ситуацию, даже если эти правила возмутительны и скандальны. А Том заступил за грань этих правил.

И я ушла, зная, что Тиш права: он действительно перешагнул грань. Я ждала следующего поступка Тома, как ждут неизбежной, давно предсказанной смерти. Том подтвердил мои ожидания спустя два дня, приехав в Пэмбертон с первыми лучами солнца и любовно разложив туши своих недавно больных коз, которых он бережно и с ритуалом умертвил. Том разложил их на порогах мэра, президентов клубов „Ротари' и „Сивитан', Бизнес-ассоциации в деловой части города, Френсиса Милликэна и Гарольда Тербиди. Результатом были жены и дети в истерическом состоянии и возмущение общественности, отголоски которого докатились до Саванны, Атланты, Уэйкросса, Валдосты, Джексонвилла и Таллахасси. Чрезвычайно обрадованные посланцы средств массовой информации этих городов прибыли вовремя, чтобы заснять, как сопротивляющегося Тома Дэбни, облаченного в причудливый наряд для ночного патрулирования и с полосками крови на лице, затаскивали в полицейскую машину города Пэмбертона и вновь отправляли в тюрьму.