Джунта и Биндо, сурожанин Димитерко, молдавские воины Васелашку и Влад. Многие были ранены, некоторые — тяжело. Среди последних находился Ренцо деи Сальвиатти, получивший удар палицей; отнесенный друзьями в камору патрона, он оставался без сознания и только изредка стонал.

Войку шел по залитой кровью, все еще накрытой парусом верхней палубе наоса. Его внимание привлекли несколько фрягов, тащивших какого-то османа к борту с явным намерением утопить.

— Я итальянец, как и вы! — отчаянно орал турок, напрасно пытаясь вырваться. — Пустите меня, я христианин!

Войку подошел; пойманный, рванувшись к сотнику, упал ничком, подполз к нему. Войку узнал Зульфикара-агу.

— Я христианин, синьор! — запричитал ага, быстро крестясь. — Клянусь мадонной! Меня зовут Зеноби, а не Зульфикар, Зеноби ди Веккьетти из Пизы, у отца там лавка пряностей! Проклятые нехристи пленили меня на море и заставили принять их веру!

— Как ты принуждал недавно нас, — сказал кто-то.

— Меня хотели казнить! Клянусь мадонной! — завопил бывший Зульфикар. — Тем и заставили! Я не принуждал вас, только советовал! Пощадите!

— Еще один ренегат! — громко молвил Форезе и поднял саблю.

— Этот еще не худший, — остановил его сотник. — Пусть живет. Встаньте, ага, стыдно правоверному лобзать пыль перед скверными недимами, — насмешливо сказал Войку бывшему патрону. — Куда вы дели Роксану-хатун, о ага?

— Сейчас покажу! — резво вскочил на ноги новоявленный мессер Веккьетти. — Она в безопасности, клянусь Иисусом! В моей лучшей каюте, клянусь святым Никколо, покровителем путешественников!

Зеноби-Зульфикар побежал вперед, показывая дорогу. Но Роксана сама уже спешила навстречу своему спасителю. Они обнялись среди нового взрыва восторженных криков: на палубу высыпали девушки, выпущенные из второго узилища турецкого невольничьего корабля.

Войку, однако, не завершил еще свой обход. Вместе с товарищами он направился к месту, где провел в заточении трое суток. Связанные патриции, на своих кожах, уже без кляпов, встретили победителей хмурыми взглядами.

— Ты принес мне мою саблю, сотник Войку? — спросил Чезаре, кивнув на обнаженный клинок. Несломленная гордость и призыв к примирению, обида и признание вины — все это звучало вместе в голосе патриция. Войку, взглянув ему в глаза, разрезал путы, стягивавшие тело и руки молодого Скуарцофикко.

— Возьми ее, — великодушно сказал Чербул. — Не прячь более под шкурами, носи с честью!

— Ты оставил ему саблю, — сказала Роксана. — Это неразумно.

Пламя морской синевы снова охватывало Войку, сидевшего на носу «Зубейды»; вместе с волей он вновь обрел море, погружавшее его в свою ласковую синеву.

— Законам чести надо учить, — ответил Войку.

— Такому их не понять, — Роксана с неприязнью скользнула взглядом по стройной фигуре Чезаре, картинно державшегося за канаты в нескольких саженях перед ними, на самом острие бушприта.

— Почему же? — спросил Войку.

— Очень просто, — отозвался стоявший рядом Левон. — Такой всегда думает, что, родившись нобилем, обрел благородство вместе с голубой кровью предков. Что он останется рыцарем по праву рожденья, даже если утонет по уши в подлости.

Третий день с тех пор, как турки были сброшены в море, на судне шумел веселый праздник. Смехом и песнями, музыкой и танцами вчерашние узники и узницы славили возвращенную чудом свободу. На судне оставались, правда, тихие уголки, такие, как каюта Роксаны и Войку, как бывшие покои Зульфикара-аги на корме, где жили теперь армяне, сурожане и воины Молдовы, где с ними обосновались генуэзцы Асторе и Давицино, где поселились еще двое феодоритов — грек Константин и гот Гендерик.

В одну из камор на корме был перенесен также и Ренцо. Молодой патриций пришел в себя, но вставать с постеленных ему ковров еще не мог. Камора Ренцо сразу стала уголком философских бесед — к ложу раненного приходили для дружеских споров Левон и Матусаэль. Здесь были собраны немногие книги, найденные на «Зубейде», среди которых — большой коран почившего в аллахе свирепо дравшегося до последнего дыхания корабельного муллы.

Не все, однако, на бывшем португальском наосе предавались веселому безделию. На следующий же день был созван общий сход, на котором избрали капитана; эту должность единодушно доверили Войку. Избрали профоса, обязанного следить на судне за порядком, — сурожанина Данилу. В помощники ему определили армянина Арама, итальянца Форезе, грека Скарлатиса и молдаванина Роатэ. Юноши, знакомые с искусством кораблевождения, умевшие держать руль, ставить паруса, управляться со всем судовым вооружением, образовали команду. Они направили наос к северо-западу и теперь, по указанию Асторе, вели его к Белгороду, единственной на великом море большой гавани, не попавшей в руки осман.

На том же первом сходе мужчин разбили на воинские десятки, назначили над ними начальников. Раздали оружие всем, кто его еще не имел, нашли несколько пушкарей — прислугу к шести орудиям, установленным у носа корабля. Поклялись: если турецкий флот догонит их — живыми не сдаваться. Патрицианские сынки, готовившиеся прежде в янычары, без видимого неудовольствия присоединились к общей клятве.

— Смотрите! — воскликнула Роксана. — Там сирены!

Войку и Левон, сидевшие рядом с ней, взглянули в указанном ею направлении — там действительно кувыркались в волнах какие-то светлые тела.

— Это дельфины, — пояснил Войку со смехом. — Они встречают и провожают добрым напутствием мореплавателей.

Когда морские звери исчезли за кормой, несколько веселящихся юношей и девиц с шумом и смехом окружили уединившуюся троицу. Кавалеры играли на гитарах и пели, дамы били в бубны и плясали. Роксана, нахмурив брови, отвела взор; Чербул отвечал на шутки дружелюбной, но сдержанной улыбкой. Кто-то принес чары, кто-то наполнил их из козьего меха красным солдайским. Все выпили, княжна — лишь пригубила свой кубок.

— Долго ли будете вы, благородные спутники, лишать всех вашего драгоценного общества? — с насмешливым поклоном спросил Чезаре, одним прыжком спустившийся с бушприта. — Ваша милость, синьор капитан? И ваше высочество, герцогиня? Мы ждем!

— Мы и так с вами, — ответил Войку.

— Рядом, да не вместе, возразил патриций. — Не танцуете с нами, не поете. Как и те ученые мужи, — Чезаре сотворил поклон в сторону Левона, — которые все мудрят вокруг непонятных книг да говорят на тарабарских наречиях.

— Разве вы, Чезаре, не знаете древних языков, — спросил армянин.

— Может и знал, — отвечал тот. — Но теперь забыл. С такими друзьями, среди таких красавиц мне хочется только петь. А кто поет на латыни, на эллинском, на древнееврейском? Одни попы да раввины! Вы позволите, мадонна, — обратился он к Роксане, — спеть для вас песенку.

Чезаре взял из рук Тесты гитару и запел приятным баритоном: