Палеолог со своим витязем повернул навстречу приближавшимся вихрем конникам.

Не доскакав до феодоритов, татары остановились. Всадник в сверкающей кольчуге неторопливо выехал вперед, князь Александр также медленно двинулся ему навстречу. Съехавшись, они обнялись.

— Здравствуй, Эмин-бей, брат мой, — не скрывая радости, сказал Александр.

— Мир тебе, мой базилей, — с неменьшим волнением ответил татарин. — Мир тебе, старый товарищ!

— Если бы ты мог мне его принести! — промолвил Палеолог.

Князь знал Эминека еще по Белгороду, где тоже жил в минувшие годы. Но тогдашнего почетного пленника, веселого гуляку и волокиту было трудно узнать во властном, гордом бее в золоченых кольчуге и шлеме, в плаще из зеленой парчи. Вместо прежнего забулдыги Эминека перед князем был владетельный глава Ширинского рода, одного из семи княжеских семейств, вершивших судьбы Крымского юрта, порой же и самих ханов, которых князья сообща изгоняли либо сажали на престол. Ширинские беи были первыми среди этих потомков Чингис-хана. Именно поэтому хан Гирей перенес столицу из старого Солхата в новый Дворец среди садов — Бахчисарай, ближе к Мангупу, во владения ширинского племени.

— Не мир несешь ты мне, брат! — вздохнул князь Александр, повторяя слова писания. — Не мир, но меч!

— Мой меч еще в ножнах, брат мой! — воскликнул Эминек, сдерживая нетерпеливо плясавшего под ним аргамака. — Что мешает тебе быть с нами? Султан двинул войска на генуэзцев; разве тебе эти люди ненавистны меньше, чем нам?

Усталая усмешка была ответом базилея.

— Ты погибнешь, брат, — с грустью продолжал Эминек. — И люди твои — с тобой.

— Гибель все равно ждет их и меня, — ответил базилей. — Ибо трусость — не спасение; туркам нельзя верить. Турки убивают и тех, кто покоряется им. Оставим лучше этот спор. — Князь Александр сделал Чербулу знак приблизиться. — Узнаешь, мой бей, этого воина?

Эминек покачал головой, напрасно всматриваясь в черты молодого всадника.

— А ты держал его на коленях! — улыбнулся Палеолог.

— Сын Тудора! Нашего капитана! — Эминек обнял Войку. — Черные волосы и голубые глаза — как я мог забыть! Ты уже витязь, сын мой, — радостно возгласил бей, — тебе уже можно сказать, сколько мы с твоим отцом, — прости, Аллах! — погуляли в старом Монтекастро. Приходя к вам, я сажал тебя к себе на колени, как на боевого коня. А ваш Ахмет, пророк его накажи, все глядел на меня при том, как рысь со скалы. Не доверял мне тебя Ахмет, сын мой!

Оба отряда вместе повернули к Мангупу, в то время как большой обоз сурожан скрывался в синей дымке, повисшей над степной далью. Эмин-бей не отпускал Чербула, расспрашивал об отце, Зодчем, о древнем городе у лимана.

Прощание старых друзей было невеселым, оба знали, что встретятся только как враги. Отвергнув доводы Эминека, князь Александр со своим отрядом повернул на юг. Мост на север, к Москве? Его построят позже — иные поколения, другие люди. И, может быть, даже не вспомнят при этом о нем.

— Покамест живы — будем жить! — базилей ответил на какие-то свои собственные думы, молодецки стряхнув печаль, и бросил коней в галоп.

Маленький отряд вихрем промчался по дорогам небольшого княжества через ореховые рощи, по опушкам дремучих лесов. Скалистый перевал поманил их вниз — за каменный позвоночник крымских гор, на осиянные морем земли, захваченные хищным Гризольди. Но далеко скакать не пришлось. За крутым поворотом показались несколько всадников. Впереди полдюжины конных слуг ехала стройная женщина в длинном жемчужно-сером плаще; то была мона Диафана Гризольди, которую сотник тотчас же узнал. Базилей, спешившись, подошел к даме и с почтительной нежностью поцеловал руку той, которой некогда так церемонно овладел.

Все вместе двинулись к Мангупу.

Наутро город непостижимым образом знал уже, что его базилей похитил Диафану, жену Якопо Гризольди, и поселил ее, не стыдясь бога, в своем дворце. Впрочем, господне суждение об этом новом поступке не было известно феодоритам: наместник всевышнего, епископ Готии, о том молчал, будто ничего не случилось. Люди города вскоре забыли о новом грехе своего властителя ради более срочных и важных дел.

А сделать каждому надо было многое. Турецкая опасность надвигалась неотвратимо, и феодориты готовились встретить ее достойно.

Князь объявил о сборе ополчения. Под стяги шли дружно; старые обиды и распри люди забывали — до поры, когда угроза минет и можно будет снова взяться за привычные дела. Не попавшие пока в войско работали, укрепляя стены и башни города. В селах успели убрать хлеб, и на свободных телегах свозили в крепость все припасы, которые можно было найти в амбарах. Население столицы выросло во много раз и все продолжало прибывать.

Много дел было у трех сотен молдавских витязей. Заморские воины обучали искусству боя местных ополченцев. И охраняли дороги Феодоро — татары еще не нападали, но разъезды их часто появлялись на границах.

В городе по-прежнему царило веселье, не лишенное налета тревоги и печали, словно свадьба, на которой в наряд невесты вплетена черная лента траура. Свадьбы играли и молдавские войники. Женатым разрешили жить вне общего подворья, лишь бы службу несли исправно. И новые отцы семейств старались, зная: обретенный на чужбине очаг скоро придется защищать.

На свадьбе хотинянина Лупула Дрэгой подмигнул вдруг Чербулу, указывая на Арборе, пробиравшегося к двери.

— Пошел к своей, — прошептал старый сотник. — Ты знаешь уже, кто она?

Войку знал, но не повел и бровью.

— Еврейка, — продолжал Дрэгой. — Дочь главного раввина города, святого человека, но — еврейка. Ведь грех.

— Пан Арборе сам своей совести хозяин, — сухо проговорил Войку. На многое в жизни юноша смотрел уже глазами феодоритов, для которых различие в вере не было препятствием к браку, тем более — любви. Сорокалетнему Дрэгою труднее было привыкнуть к нравам давно перемешавшейся многоплеменной общины Мангупа.

— Пускай его, пускай, — добродушно кивнул Дрэгой. — Лишь бы веры христианской не оставил.

Князь Александр деятельно руководил приготовлениями к обороне. В эти дни вокруг Палеолога собралась новая свита — два десятка преданных молодых людей, через которых базилей отдавал приказы и следил за их выполнением. В нее вошли также Арборе, Дрэгой, Чербул и двое юных русичей — сыновей давно обосновавшихся в городе старых сурожан. Молодые базилеевы приближенные были вездесущи, да и сам князь всюду поспевал, отдавая распоряжения, подбадривая и воодушевляя людей.

Войку пришлось забыть об отдыхе. Юноша, сутками не слезая с коня, метался по княжеству, выполняя поручения своего повелителя, набрасывая под его диктовку письма и доставляя их в общины, замки и монастыри, приводя способных к службе мужчин, организуя доставку в город продовольствия и топлива. Кочу, Палош, Кырстя, Пелин, Салбэ и другие земляки часто сопровождали сотника. Как ни занят был Чербул, разъезжая по Феодоро, он не мог не любоваться крохотной, но прекрасной крымской державой. Синева близкого моря текла в нее по узким долинам, начинавшимся у побережья, переливалась через горы. Море отражалось в небе Феодоро, окрашивая радостной голубизной леса и скалы, поля и дома. Чербул, как ни спешил в своих поездках, частенько останавливался послушать песни феодоритов. Дивные песни были у этого народа, утраченные миром в минувшие с тех пор века, словно сокровища утонувших кораблей.

В один из этих дней, въезжая в город, Чербул с трудом пробирался через скопление подвод, конных и пеших путников, вьючных ослов и мулов, носильщиков с тяжелыми тюками. Под защиту укреплений столицы переселялась почти половина двухсоттысячного населения княжества. Шли и ехали молча, даже ругались вполголоса в этот час беды. За зубчатыми стенами на площадках башен виднелась усиленная стража. На улицах сотнику встречались многочисленные воинские дозоры.

Войку задумался. Но легкий толчок заставил витязя очнуться. Шустрая дворцовая служанка, пробравшись к Чербулу, сунула ему клочок бумаги и со всех ног кинулась обратно, к женской половине княжеских покоев.