Изодранные, в крови, люди Чербула и Кочи бросились вверх по широкой лестнице. В захваченных уже нападающими помещениях повсюду лежали трупы, мозаичные полы были покрыты россыпью битой посуды. Словно пена, везде валялись разорванные занавески, скомканные, залитые вином и кровью одежды, куски изрезанных и изорванных в клочья тканей; над всем, словно зимняя метель, носились тучи пуха из распоротых подушек и перин.

Всюду слышался плач, причитания и вопли. Вдоль стен то тут, то там, охраняемые свирепыми победителями, жались кучки растерянных, перепуганных пленных. Из темных комнат доносились истошные крики женщин.

Молодой сотник плашмя вытянул саблей кого-то тащившего ворох бархата, со злостью пнул другого, обшаривавшего труп. И тут его внимание привлекли несколько воинов, с любопытством наблюдавших за тем, что происходило в одной из боковых комнат этого большого дома.

Молодой витязь растолкал толпившихся в дверях солдат и увидел: двое наемников из десятка-двух разноплеменных бродяг, которых князь Александр взял в свой отряд в Четатя Албэ перед самым отплытием, напали на юную девицу. Стройная смуглянка стояла, прижавшись спиной к стене, судорожно прикрываясь ложмотьями сорочки, сжимая в дрожащем кулачке кинжал. Войку понял: старые рубаки в жестокой игре изрезали и отбросили ее платье кончиками сабель. Но в глазах девушки был не только ужас: безумная ярость, безудержный гнев потрясали ее хрупкую фигуру.

Чербул бросился в комнату. Наемники, свирепо хмурясь, повернулись к нему, их грубые лица исказила насмешливая угроза. Мальчишка, невесть как попавший в любимчики князя, — вот кто посмел сюда ворваться, чтобы отнять у них законную добычу! Наемники переглянулись, жестоко скалясь. Они не убьют глупого мальчишку, нет, зато проучат его как следует на всю жизнь!

— Фьюить, щенок, — тихо свистнул один, обходя Чербула справа, в то время как второй начал заходить ему за спину с другой стороны. — Поди к дяде, поди-ка сюда.

Но юноша уже нанес удар. Не поняв еще, что случилось, старый кондотьер-венецианец выронил свой клинок. Наемник пытался поднять тяжелый табурет. Последовал удар клинком плашмя, и правая рука насильника безжизненно повисла вдоль тела. А Войку занялся уже вторым. Теперь забавлялся он, то подпуская солдата, то загоняя его в глубь комнаты, да так стремительно, что тот с проклятиями врезался каждый раз в стену. Наконец молодой сотник выбил саблю и у него.

Обернувшись, Чербул увидел незнакомку; она успела набросить на себя сорванный с окна занавес, и теперь держалась на всякий случай рядом со своим спасителем. С саблями наголо, готовые помочь, теперь за ним стояли другие молдавские войники — Тинку, Цунгэ, Симеон. А в дверь входил уже Александр Палеолог.

Князь Александр сразу понял, что тут произошло. Крепко взяв спасенную за руку и приказав сотнику следовать за собой, Палеолог быстро повел их в противоположную часть дворца. Здесь, на втором этаже, начиналась открытая галерея на каменных столбах, которая вела к массивной башне, одиноко возвышавшейся над двором.

— Отведешь княжну к сестре, — сказал князь Александр, кивнув на девицу. — Потом соберешь людей во дворе. Иосиф скажет тебе, что делать дальше, — князь махнул рукой в сторону чернобородого, ни на шаг не отстававшего от него.

Войку двинулся вместе с девушкой вдоль галереи. И тут увидел то, чего уже не смог никогда забыть.

Внизу послышался шум, из небольшой часовни рядом с башней двое воинов выволокли безоружного мужчину со связанными руками. Пламя факелов осветило его всклокоченную бороду, залитое кровью лицо. Пленника бросили на колени; несчастный, однако, продолжал рваться из рук державших его людей, взор его с безумной надеждой блуждал вокруг, ища кого-то в ночи.

— Дядя Исаак! — прошептала девушка.

К связанному между тем подошел приземистый, непомерно широкий в плечах человек в красной куртке, от которого тот напрасно пытался отползти подальше. Здоровяк медленно вытащил из ножен длинный меч.

— Брат, брат! — крикнул тогда пленник, подавшись всем телом вперед; во всей округе, казалось Войку, можно услышать этот нечеловеческий крик. — Спаси меня, брат! Пощади, брат!

Чербул обернулся к князю. Александр Палеолог, вцепившись в каменные перила галереи, расширенными глазами взирал на разыгравшуюся перед ним сцену. Чернобородый Иосиф неотрывно смотрел на своего господина, готовый, видимо, помчаться по его приказу вниз. Но князь молчал.

— Брат, брат! — в последний раз крикнул обреченный. И Войку почудилось: собрав все силы, князь Александр хочет что-то сказать. Но внизу сверкнул уже длинный меч палача. Голова князя Исаака Палеолога с глухим стуком покатилась по двору его родового гнезда.

Только теперь молодой сотник увидел рядом с собой лежавшую в глубоком обмороке девушку, доверенную его заботам.

— Пойдем, базилей, — повторял в это время Иосиф, стараясь увести Александра. — Пойдем, мой базилей.

Войку, сын Боура, поднял на руки безжизненное тело княжны и бережно понес в старую башню замка, где собралось охваченное ужасом семейство последних владетельных Палеологов.

«Мой воевода приказал, — думал Чербул, — слушайся князя, родича моего, будто его милость — я сам. Убил бы сам государь мой, Штефан-воевода, брата своего? Как дядя его Арон — Богдана-воеводу, отца моего государя?»

Первая неделя после той страшной ночи, когда князь Александр проник в город и захватил в нем власть, прошла в тишине. Для молдавских воинов потянулись будни службы — охрана господских покоев, башен и складов, ночные обходы улиц. Город, в который попал сотник Чербул, таил немало чудес.

Войку часто дежурил на вершине донжона близ дворца, откуда было видно все высокое плато, на котором вырос Мангуп. Две трети его площади были застроены, одна — пустовала; в дни больших нашествий сюда, под защиту крепости, собиралось почти все двухсоттысячное население княжества. Столовую гору Мангупа сделала крепостью сама природа, а там, где на ее кручи все-таки можно было вскарабкаться, стояли высокие стены и башни. Облокотясь о массивные зубцы, Чербул видел дальше почти все небольшое княжество последних владетельных Палеологов. Заглядевшись на синее марево, расплывшееся с южной стороны, молодой сотник не заметил, как к нему неслышно подошел Теодорих — белокурый молодой воин, присоединившийся к их отряду во время нападения на дворец.

— Там море, друг, — пояснил тот. — Каламита. — Этого города ты еще не видел. А там, — Теодорих махнул рукой на север и восток, — там улус Ширинских беев, татарские кочевья, город Гезлев. Там, где восходит солнце, — вторая опора Феодоро на море Алустон.

— Феодоро, — повторил Войку. — Вашу страну, верно, назвали так в честь святого Федора?

— Многие думают, что это так, — кивнул молодой человек. — Но я слышал от стариков, что имя этому краю искони было Дорос…

Теодорих знал прошлое своей родины. Вначале здесь жили тавры. Потом приходили скифы, за ними — сарматы, аланы. По берегу с глубокой старины селились греки. Со временем их свободные города попали под власть Рима, Византии. А в степях и горах полуострова накатывались друг на друга новые волны завоевателей. После хазар набегали гунны. Ходили под Сурож и Корсунь рати храбрых русских воевод и князей. Однако крепче других осели здесь воинственные готы. Готы со временем растворились в мешанине местных племен, но память об их деяниях осталась в старых книгах и в устных преданиях крымских жителей. Остались и потомки этих переселенцев — голубоглазые и светловолосые феодориты, называвшие себя, как и их предки, готами; в феодорийских селах, городах и монастырях можно было еще услышать германскую речь. Готом был и новый приятель Чербула — голубоглазый Теодорих.

Позднее всех через крымские горы в страну Дорос перевалили толпы армян. Искусные мастера, земледельцы и торговцы, они бежали из Малой Армении, небольшого королевства у Средиземного моря,