— И они хранились у вас десять лет?

— Ждали достойную, — с приличествующей случаю скромностью заявил князь. — Ждали вместе со мной…

Влад Цепеш знал толк в драгоценностях, умел о них рассказывать. Он поднимал один за другим свои подарки и к каждому преподносил Роксане маленькую повесть о замысле мастера-художника, о том, кем был сам ювелир, чем отличались его произведения. Рассказывал об увиденных им в чужих краях шедеврах других искусств — живописи, зодчества, ваяния, — в которых тоже прекрасно разбирался.

Князь Влад хорошо помнил, в каком месте были созданы называемые им шедевры — дворцы и церкви, картины и фрески, статуи и алтари. Рассказывал о том, как выглядели те города, чем еще торговали и были известны, кто их населял. В конце пленница узнавала, при каких обстоятельствах, нередко — романтических, в том или ином городе побывал сам князь.

Цепеш говорил долго. Чем дальше, тем больше воодушевления звучало в голосе князя, тем увлекательнее были рассказы этого наблюдательного, много повидавшего путешественника. Немецкие княжества, Италия, Бургундия, Брабант, Венеция, Морея, острова Леванта — целый мир путевых приключений оживал в его словах. Цепеш говорил о старом Константинополе и новом Стамбуле, о турецких городах Анатолии, в которых высились еще колонны эллинских храмов. И ему стало казаться: взор пленницы становится мягче, внимания в нем — больше.

Последний луч солнца мелькнул из-за высокой башни замка и погас. Немая рабыня, предшествуемая Чьомортани, внесла большой канделябр с пятью толстыми свечами. Перед Роксаной на столе лежала книга, и служанка постаралась поставить свечи поближе к ней. Но оступилась, и горячий воск тонким ручейком пролился на руку пленницы. Роксана от неожиданности вскрикнула, но тут же улыбнулась, показывая, что ничего страшного не случилось.

Князь Влад знаком подозвал Чьомортани, шепнул что-то ей на ухо. Обе женщины вышли, и беседа продолжалась.

Князь Влад рассказывал о книгопечатне, которую он видел во Львове, когда снизу раздался приглушенный, но страшный женский крик. Бледнея, Роксана вскочила на ноги. Князь Влад успокаивающе улыбнулся.

— Не обращайте внимания, моя государыня; моя раба обожгла вас, и теперь ее наказывают. Десяток плетей ей совсем не повредит.

А в глазах пленницы снова стоял лес кольев, увиденный в пути. Цепеш оставался Цепешем, все человеческое в нем перечеркивалось этим словом, — единственным, способным выразить его сущность.

Князь заговорил о большой охоте, которую он хочет устроить в честь Роксаны, о том, что она давно не дышала воздухом полей и лесов. Пленница уже не слышала его — только крики невольницы, терзаемой палачом…

— Все шло отлично, — в отчаянии сказал он Лайошу, вернувшись в их общие покои, — и в единый миг все мои старания пошли прахом! Она снова смотрит сквозь меня, будто перед нею — пустое место! Кто устроил бичевание рабы?

— Чьомортани, кузен, — ответил барон. — Как приказал ей ты!

— Дать плетей старой жабе тоже! Двадцать, нет двадцать пять! Так не может более продолжаться, я сойду с ума! Дай этой женщине завтра в пищу твое снадобье, раз упрямство ее не сломить честью!

Цепеш бросился в свою горницу, заперся в ней, упал в кресло. И долго сидел, снедаемый болью, яростно кусая кулаки.

Роксана спала плохо. Снилось страшное; пленница проснулась в холодном поту, часы в соседнем зале пробили десять раз. И, словно по их сигналу, дверь открылась от резкого толчка. Князь Цепеш, вбежав в опочивальню, упал перед ее ложем на колени, вслепую стал искать ее руку.

Роксана в ужасе села на постели, забилась в угол, съежилась в комок. Нашарила под подушкой нож, который прятала на всякий случай. В слабом свете лампады князя трудно было узнать. С всклокоченной шевелюрой и блуждающими глазами, постаревший вдруг лет на двадцать, Цепеш был похож на безумца.

— Помоги, моя государыня, — бредово бормотал Влад Дракула, — меня преследует рок — злейший из моих врагов. Он терзает меня мертвыми, теми, кого сам же убивал моими руками. Вот они там, — князь, вращая бельмами, шарил взглядом по углам темной опочивальни, его пальцы судорожно мяли одеяло, в которое вцепились. — Не я убивал их, это все он, безжалостный рок! Спаси меня, только ты одна это можешь! Говорят, я пью человеческую кровь, неправда! Это они — мертвые — приходят ко мне в лунном свете, отворяют жилы, сосут из самого сердца. Ты одна мое прибежище, помоги же мне! У меня нет святыни — будь же моим алтарем!

Роксана окаменела. Ужас, жалость, отвращение, милосердие набожной христианки, сознание справедливости возмездия — все смешалось в ней в эти мгновения.

— Мы уедем, — слышала она, как в тумане, бессвязные речи князя. — Уедем к морю, в теплые края, — как птицы, бегущие от зимы. У меня хватит золота, я куплю там замки, создам новое герцогство. И ты станешь в нем царицей. Только не гони меня, только дай мне приют!

Холодные руки князя, скользнув под одеяло, коснулись колен Роксаны. Она замахнулась ножом.

И увидела, будто новый призрак, Войку Чербула, входившего в спальню.

В то утро, когда Войку проснулся, из углубления в стене, от которого, как объяснил магистр, шел тайный продух к его подземной лаборатории, до него донесся невнятный шум. Это был голос старца, однако Войку не мог разобрать ни слова, все сливалось в глухое бормотание, похожее на стон. Охваченный тревогой, Чербул нажал потайной рычаг, скользнул в открывшийся узкий проход. И торопливо двинулся в полной темноте на слышимый и здесь прерывистый зов.

Старец действительно звал узника к себе, и не напрасно.

Войдя в лабораторию Армориуса, Войку сразу понял, что случилось несчастье. Огромная плита в середине подвала была разворочена, словно от взрыва, на каменных плитах пола стояли лужи неведомых растворов, валялись черепки стеклянных и глиняных сосудов, разорванные и смятые реторты. Остро пахло разлитыми кислотами, жженными травами. Сам магистр лежал в своем углу, на постели из шкур, накрытый до подбородка овчиной.

— Не ступи в эти жидкости, — сказал он глухим от страдания голосом.

Войку опустился на колени возле убогого ложа. Бледность магистра стала мертвенной, глаза глубоко запали.

— Взорвался большой куб, — пояснил он. — Жить мне осталось недолго. Слушай и не перебивай, — добавил он, когда Войку пытался возразить.

— Я был уже совсем у цели, — вымолвил он с трудом, — еще полчаса — и философский камень оказался бы в моих руках. Проклятый куб помешал. Величайшее научное свершение во всей истории человеческого рода не состоялось из-за жалкой медной банки, — усмехнулся Армориус. — Возможно, это счастье, что так случилось, но этой ночи мне уже не пережить.

Старец умолк, собираясь с силами.

— Покаюсь, сын мой, в своей вине, — снова заговорил он, сжимая руку витязя холодеющими пальцами, — я мог бы и раньше выпустить тебя из этой западни, дать уйти на волю вместе с той, которую ты любишь. Ведь не было старческой похвальбой, что истинный хозяин тут Армориус, безвестный магистр. Из тайных ходов, ведущих сквозь стены и башни, под казематами, застенками и подвалами в ближайшие горы и к дороге, барону Лайошу навряд ли известна половина, из продухов в толще камня — потайных ушей Дракулова гнезда — он не знает ни одного.

Магистр перевел дух.

— Я единственный мог ходить здесь когда и куда хочу, слышать все, что творится, и могу отправить всех их прямо в ад, когда для того пробьет час, — сказал далее Армориус. — Я не выпускал до сих пор тебя с