— Я слишком много болтаю. — Он уставился в пол. — Но что вы хотите от старого человека?
— Господин Коэн, — обратилась к нему мисс Тернер.
Он продолжал изучать рисунок на персидском ковре.
— Господин Коэн, — повторила она.
Он поднял голову.
— Я не хочу вас пугать, но, думаю, эти люди, нацисты, очень опасны. Если вы в силах отлучить вашу дочь от Розенберга, вам следует поторопиться.
Он всплеснул руками.
— Да что я могу сделать? Что может сделать старый еврей? Приковать ее цепью к кровати? Запереть дверь? Ведь она уже взрослая.
— Господин Коэн…
Он повернул правую руку ладонью вперед.
— Послушайте, мисс. Я знаю, вы желаете мне добра. Вы добрый человек, вижу. — Он опустил руку и слегка наклонился к ней. — Но об этих людях вы не сможете мне рассказать ничего нового. Ничего. Я знаю их. Я знал их всю мою жизнь. Бойскауты, Wandervogel, школы, армия. Жажда крови и славы. Они возомнили себя тевтонскими рыцарями. Каждый думает, что у него на пальце — кольцо Нибелунгов. Все как один — романтики. — Заканчивая лекцию, он уселся поудобнее и печально улыбнулся. — Но нет в мире никого безжалостней романтика.
Господин Коэн немного успокоился, словно, рассуждая о нацистах, объясняя, кто они такие, он каким-то образом восстановил свое душевное равновесие и вернул себе отстраненность, с какой, думаю, теперь смотрел на мир.
Господин Коэн сокрушенно пожал плечами.
— Ей будет больно. Моей дочери. Эта свинья принесет ей только горе. Но ничего, мы с ней как- нибудь справимся. И заживем себе дальше.
— Но если положение изменится к худшему? — спросила мисс Тернер. — Господин Коэн, они же ненавидят евреев. Они…
— Да что они сделают? Арестуют нас? Послушайте, мисс, так было всегда. И не только в Германии. Повсюду. И всегда так будет. Я беспокоюсь только за дочь. За ее душу.
Некоторое время мы все молчали. Затем господин Коэн повернулся ко мне с робкой улыбкой, в которой угадывалась надежда. И лукаво прищурился:
— А что, Гитлера действительно пытались убить? Правда?
— Да, — сказал я. — Но об этом никто не должен знать, господин Коэн. Если вы начнете об этом болтать, то накличете на свою голову большую беду.
Он снова вскинул руку.
— От меня никто не услышит ни слова. А вы пытаетесь найти виновника? Зачем?
— Мы хотим найти его раньше всех остальных.
— Раньше нацистов, вы имеете в виду?
— Да.
— Поверьте, если бы я мог вам помочь, я бы это сделал. Но она ничего мне не рассказывает, Сара. Она совсем ничего не рассказывает. — Он улыбнулся. Улыбка получилась лукавая. Хоть и не совсем. — Ох уж мне эти дети, — добавил он.
Когда мы снова сели в такси, мисс Тернер спросила:
— Вы ей верите?
— Даже не знаю, правду она говорит или лжет. Но даже если она знала про Тиргартен, не думаю, чтобы она кому-нибудь сказала.
— Вы хотите сказать, что она никогда бы не сделала ничего такого, что могло бы испортить ее отношения с Розенбергом.
— Вот именно.
В такси я сидел слева. Когда машина отъезжала от дома, я взглянул в окно и заметил черный «Мерседес», припаркованный на повороте, метрах в пятнадцати от дома.
На переднем сиденье — двое.
Когда такси развернулось и направилось в сторону центра, я повернулся и глянул в заднее окно. «Мерседес» отлип от угла и покатил за нами. Я попросил мисс Тернер:
— Скажите водителю, чтобы прижался к обочине и остановился.
Она сделала, как я просил. Таксист сбавил ход и остановился. Следовавший за нами «Мерседес» повторил наш маневр, но сохранил прежнюю дистанцию.
— В чем дело? — спросила мисс Тернер.
Я знал, в кармане пиджака у меня лежит «кольт». Теперь, после «Микадо», я забирал его с собой каждое утро. Но все равно я похлопал себя по карману, чтобы убедиться, что он действительно при мне.
— Я сейчас, — сказал я ей.
Глава тридцатая
Я захлопнул дверцу такси и направился по улице прямиком к «Мерседесу».
День снова был великолепный. Дул теплый ветерок, донося резкий пряный запах свежескошенной травы. У меня над головой медленно раскачивались тяжелые ветви дуба. Листья наверху шуршали и будто перешептывались.
Двое мужчин на передних сиденьях следили, как я приближаюсь. Водитель повернулся и что-то сказал напарнику. Напарник рассмеялся.
Когда я поравнялся с передней дверцей и остановился в метре от нее, водитель опустил стекло. На нем была плоская кожаная кепка. На ломаном английском он сказал:
— Господин Розенберг, он говорить…
Я поднял руку.
— Погодите. Прежде чем вы скажете, что говорит Розенберг, послушайте, что я вам скажу.
Я сунул руку в карман и вытащил «кольт». Глаза водителя округлились.
У «кольта» калибра 32 предохранитель расположен на рукоятке, в виде выпуклости в задней части, и на него надо нажать, прежде чем выстрелить. Сжимая в руке пистолет, вы нажимаете и на предохранитель. Есть еще скользящий предохранитель. Я сдвинул и его и выстрелил в переднее колесо — один раз. Пуля 32 -го калибра не самая убийственная штука на свете, но шину она прошила насквозь. Раздался приятный хлопок, приятное шипение, и машина начала медленно оседать на правое крыло.
Я наклонился к открытому окну и опустил левую руку на дверцу. Дуло пистолета было нацелено водителю между глаз с расстояния сантиметров десять. Он скосил глаза, завороженно глядя в дуло. Из него все еще вился дымок.
Это был здоровяк, которому не мешало бы побриться. Пассажир оказался помельче и более щепетилен в вопросах личной гигиены. Но вид у него был встревоженный.
— А сказать я хочу вот что, — обратился я к нему. — Увижу вас еще раз, хоть кого, стрелять буду уже не в шину. Понятно?
Пассажир сглотнул слюну и постарался приободриться. Но это непросто, когда смотришь в дуло нацеленного на тебя пистолета.
Его напарник что-то тихо проговорил по-немецки. Предупредил о чем-то, наверное.
— Так да или нет? — спросил я. — Всего одно слово.
— Да. — Слово вылетело быстро и злобно, под стать шипению выпущенного из шины воздуха.
— Вот и хорошо, — сказал я.
Я отступил назад, щелкнул предохранителем и сунул пистолет обратно в карман пиджака.
Пока я возвращался назад, моя спина служила мишенью размером с экран кинотеатра.
