его туда. Скажи, мы очень скоро подъедем. И еще, надо проверить, узнает ли он кольцо. Хотя думаю, мы и так знаем, каков будет ответ. — Он оглянулся на Донован. — Хочешь поехать?

Мельком взглянув на часы, та покачала головой:

— Мне пора на встречу с Рози Чэпл, школьной подружкой Джеммы. Я уже опаздываю.

Бедняга Крамер. Донован даже стало его жалко, и она порадовалась, что нашелся предлог не присутствовать при допросе. Текст записки она видела в одном из мейлов Тома. Совсем короткий и безобидный, ни на кого в частности не возлагавший вину. Однако какую боль наверняка испытал Крамер, найдя записку, думала Донован, сколько пережил, поверив, что Джемма сама убила себя! Донован видела Крамера всего один раз, но чутье подсказало ей: записку тот спрятал, чтобы оградить от боли свою жену Мэри. Матери легче думать, что дочка погибла в результате несчастного случая или даже пусть при подозрительных обстоятельствах, чем узнать, что девочка по собственной воле решила расстаться с жизнью, бросив тех, кто любил ее. Как Крамеры справятся, когда узнают правду о том, что случилось на самом деле? Донован представилось лицо Крамера в начале их встречи — он пытается бороться со слезами, увиделся неподвижный силуэт Джемминой матери на кровати. Им никогда не оправиться от потери дочери, горе это будет преследовать их до конца дней.

С одной стороны, Крамера стоило бы на углях поджарить за утаивание записки, но с другой — им следует сказать ему спасибо. Если бы он не утаил записку, никто бы не побеспокоился запросить специальной аутопсии. И токсикологическую экспертизу, выявившую наличие ГГБ в крови Джеммы, тоже не стали бы проводить. Кроме показаний свидетельницы, от слов которой запросто могли отмахнуться, никаких обстоятельств, которые возбудили бы подозрения, не имелось. Гибель Джеммы списали бы на самоубийство, и все — дело закрыто. А Том посиживал бы себе спокойненько, празднуя победу.

Том отпер темно-синюю дверь небольшого дома на две семьи и шагнул в прихожую. В доме было холодно и висел тягостный затхлый запах. Но Том торопился — времени включать отопление и проветривать комнаты нет. Щелкнув выключателем, он взбежал по двум коротким пролетам лестницы на второй этаж в гардеробную деда и распахнул дверь.

Хотя старик умер больше трех лет назад, комната по-прежнему хранила знакомый запах лекарств и застоявшегося табака, с раннего детства ассоциировавшийся у него с дедом. Том подошел к высокому комоду красного дерева, включил лампу и взял с маленького подноса флакон лосьона «Трамперс лаймс»; рядом лежали помада для волос, полоскание для рта и щетки с деревянными ручками. Он смочил лосьоном пальцы и стал похлопывать себя по лицу, обегая взглядом пожелтевшие армейские фотографии, развешанные на стене. Старый козел. Ну и где теперь его слава? Тома забавляло, что он пользуется дедовым лосьоном после бритья, воображал, как тот бесился бы из-за этого, будь он жив. Вообще-то Том предпочитал современные ароматы — экзотические, с мускусной ноткой, более провокационные. Но «Лаймс» прекрасно сочетался с ролью, которую он выбрал для себя на сегодня. Нынче вечером он станет щеголеватым молодым экс-майором, и старомодная сдержанность для такого — ключевая нота. Женщина, с которой он познакомился в бридж-клубе, поведет его сегодня в театр, а затем им предстоит обед. Развлечение приятное, и новая его знакомая — дамочка вполне сносная. Он только надеялся, что она не рассчитывает на постельные забавы в конце встречи. А если — да, то будет очень и очень разочарована.

Том расчесывал волосы, пока те не заблестели, поменял дешевенькие запонки на старинные золотые, с монограммой, выудив их из небольшой, коричневой кожи шкатулки, стоявшей здесь же, на подносе, — в ней хранился целый набор старинных запонок и булавок для галстука. Почти готовый к выходу, Том застегнул верхнюю пуговицу и, открыв небольшой шкаф, выбрал на вешалке спокойный строгий полковой галстук. От галстука разило антимолевыми шариками, и Том брызнул на него несколько капель «Лаймса», прежде чем тщательно вывязать узел. Потом ополоснул руки над маленькой раковиной под окном.

По пути вниз Том оказался возле бабкиной комнаты. Автоматически он тормознул у закрытой двери и дальше пошел, осторожно ставя ноги, чтобы не скрипнуть половицей. Он уже довольно давно жил в этом доме один, но нервничал, будто маленький мальчишка, застигнутый сбежавшим из кровати и крадущимся по лестнице в надежде подслушать разговоры взрослых в гостиной. Смешно, но он все еще ждал: вот-вот раздастся властное звяканье колокольчика — так бабка призывала его, когда ей что-то требовалось. На этот раз все было тихо, не слышалось даже постукивания ее трости. Однако тишина эта ничуть не успокоила Тома. Бабка все еще обитает у себя в комнате. Он столько раз ее видел, иногда лишь ее тень, полупрозрачную и колышущуюся в воздухе туманной дымкой, а иногда более материальную — различал даже морщины и возрастные пятна, метившие увядшую кожу. Она обожала подлавливать его врасплох. Нет, времена, когда он пугался старухи, уже миновали!

На мгновение рука его зависла над дверной ручкой. Интересно, если он внезапно распахнет дверь, удастся ему застигнуть мимолетную тень бабки? Может, она будет лежать, уютно устроившись на кровати, и слушать приемник — «беспроводник», как она упорно его именовала. А может, рассядется за туалетным столиком в просторном пеньюаре, изучая в зеркале свое отражение, расчесывая серебряной щеткой длинные седые волосы. Привидениям не полагается иметь отражений, а вот у бабки все равно было. И комната так и сохраняет старухин запах, сколько бы он ни мыл и ни чистил ее.

Частично запах исходил от рядов старой одежды, висевшей, словно сброшенная кожа, в шкафу. Но им точно пропитался и сам воздух, которым она когда-то дышала. Запах удушающий, липкий, он лез в нос, забивал ноздри: смесь сладких духов с ароматом гардений, пудры и кисловатого старушечьего духа. Запах просочился в каждый уголок, забил все щелочки, пропитал насквозь даже стены. Тома тошнило всякий раз, как он заходил в эту комнату. После смерти бабки он подумывал продать дом, надеясь, что тогда старуха оставит его в покое. И наличные ему не помешали бы. Но он понимал: так легко от бабки не избавиться. Кроме того, он не хотел, чтобы люди задавали вопросы, шныряли по дому и совали нос в его вещи. Ну и вдобавок дом служил ему тайным укрытием.

Том выждал еще минутки две, вслушиваясь, не донесутся ли из комнаты какие-нибудь звуки. Но все было тихо, и он стал спускаться дальше. Портрет деда в холле, при всех его воинских регалиях, встретил Тома враждебным взглядом, и он насмешливо отсалютовал в ответ. Вид у старого хрыча, как обычно, самый мрачный: на глазу повязка, над губой топорщатся усищи. Надутый, как павлин, и, как индюк, заносчивый. Такой чертовски уверенный в себе, хотя оснований для этого — ну ровным счетом никаких! Ладно, что было, то прошло. Теперь хозяин в доме — Том.

Том… Пора ему прекращать думать о себе, как о Томе. Хотя сам себя он видел скорее Томом, чем кем-либо другим из своих персонажей. Случалось, он выступал под именем Мэтта, или Джорджа, или Колина — в зависимости от того, кто был его намеченной жертвой. Имена самые обыкновенные, так проще. До Тома он побывал Аленом, увидев фильм с Аленом Делоном в какой-то старой киношке. Но та тупая девка писать не умела и упорно называла его Аланом, а это имя он терпеть не мог: оно напоминало ему о противном толстощеком задире, которого он знал в школе. Простое, немудрящее имя лучше всего. Да и потом, он никак не мог представить себя в образе Брэда, Рассела или, скажем, Джуда. Он просто не мог быть ими, а ведь важен каждый нюанс. Малейшая фальшивая нотка, и они учуют: тянет гнильцой.

Том открыл дверь в небольшую гостиную, включил верхний свет и подошел к горке, расположившейся у высоких стеклянных дверей, тут хранилась бабкина коллекция табакерок и чайниц. Ее маленькие сокровища, которыми она не желала делиться ни с кем. Каждую неделю она вынимала их, любовно вытирала с каждой пыль, а ему позволяла лишь любоваться через стекло, но никогда — дотрагиваться.

Сейчас он нашарил маленький серебряный ключик в потайном месте — на закраине позади горки, отпер стеклянную дверцу и вынул чайницу в форме груши, свою любимую: когда он был ребенком, эта чайница, вырезанная из цельного куска дерева и так похожая на настоящую, особенно притягивала его. Ему нравилось гладить ее лакированные желто-коричневые изгибы, когда бабка уезжала к знакомым играть в карты. Однажды ей случилось вернуться домой раньше обычного, она застукала его у шкафа и жестоко избила, а потом отправила спать без чая. После этого старуха стала прятать ключ в самые разные места, но