поперек треснуть и вдоль срастись! Глазыньки б мои не видели! — запричитал Дубыня. — Это ж дочь Гроттера, встретившая взгляд Той-Кого-Нет и оставшаяся в живых! Единственная, видевшая ее!

— Невероятно, мы ее чуть не слопали! Вот был бы кошмар! — багровея, прогудел Усыня.

— Ну и влетит нам, если она скажет Сарданапалу!

— Или Ягге! Или Поклепу! Но она не скажет... Не будет ябедничать на трех добряков, которые самую чу-чулечку-расчучулечку с ней пошутили? — залебезил Дубыня.

— Ничего себе пошутили! За такие шутки знаете что в зубах бывает? Впрочем, вам это уже не грозит, — проворчала Таня, сама удивляясь такой наглости.

— Мы дико извиняемся. Накладочка вышла! — сказал Усыня.

— Нестыковочка... — шмыгнул носом Горыня.

— Неувязочка... Ты должна была сказать «колобородун», тогда все было бы в порядке, — виновато выпалил Дубыня. — А теперь прощевай, пора нам! Нам вредно слишком долго оставаться в лопухоидном мире.

— Ага, а то еще тело утопает куда-нибудь и наломает дров. Лови потом этот безголовый чурбак. Ой, чудо-то какое, сказать, кого видели, так и не поверят! — закончил Усыня.

Торопясь улизнуть, три головы стремительно закружились на месте. Замелькали пунцовые от раскаянья уши.

— Погоди... Постойте! — крикнула было Таня, но лоджия уже опустела. Пораженная девочка так и не сумела задать им вопрос, который вертелся у нее на языке.

Кто такой Сарданапал? А Ягге? А Та-Кого-Нет? Стоило Тане произнести про себя третье имя, как голова снова закружилась... Почему-то в памяти девочки возникли тощие зеленые руки, тронутые тленом... Омерзительные отрубленные руки, тянущиеся к ее горлу...

«Отдай То, что ты прячешь! Я мертвая, ты живая... Ты виновата в том, что я умерла... Десять долгих лет после твоего рождения и десять веков до него я ждала этого часа», — прошелестел голос. Ледяная мертвая рука коснулась ее лица и, отдернувшись, растаяла...

«Это ж дочь Гроттера, встретившая взгляд Той-Кого-Нет и оставшаяся в живых! Единственная, видевшая ее!» — вспомнила Таня слова говорящей головы. Похоже, огромная голова тоже боялась эту Ту и поэтому со смесью страха и восхищения относилась и к самой девочке.

«Кого я видела? Кого?.. Что с моими родителями? Живы они или погибли? Если бы я хотя бы научилась пользоваться этой волшебной штуковиной! Может, тогда бы что-то прояснилось!» — уныло подумала Таня.

Забеспокоившись, что три огромных головы могли попасться на глаза Дурневым и переполошить их, Таня торопливо выглянула в комнату. Нет, у Пипы все спокойно, да и сама Пипа, кажется, пропадает у одной из своих подружек-подхалимок. Дядя Герман, проглотив все необходимые витамины, уехал в Думу, чтобы попасться там на глаза максимальному количеству влиятельных лиц и перед каждым растянуть рот в приветливом оскале перевоспитавшегося упыря.

Что касается тети Нинели, то из ее комнаты доносился жуткий грохот, как если бы кто-то через равные интервалы ударял кувалдой по полу. Похоже было, что мадам Дурнева вновь решила заняться аэробикой, а в такие минуты она не замечала даже того, что происходило у нее перед самым носом.

Неделя, минувшая со дня обретения контрабаса, выдалась у Тани на редкость удачной. Никто ее не трогал, не донимал, даже о ее присутствии в квартире вспоминали лишь тогда, когда она появлялась на кухне. Порой девочке казалось, что она стала абсолютной невидимкой. Во всяком случае, для Дурневых.

На самом же деле все объяснялось крайне просто. У всего семейства совершенно не было времени, чтобы отравлять ей жизнь: все были озабочены тем, что произошло с дядей Германом. Кошмарный погром был приписан внезапному умопомрачению Дурнева, наступившему от чересчур напряженной предвыборной кампании. Пропрыгав по квартире весь вечер, он отодрал всюду обои и изгрыз тапки, а после утихомирился и заснул в коридоре на полу, спрятав голову под коврик. Тетя Нинель и Пипа едва не грохнулись в обморок. Таня же совершенно не удивилась, сообразив, что кролик Сюсюкалка просто- напросто залез в норку.

На следующее утро дядя Герман проснулся уже в полном рассудке и был ужасно удивлен, обнаружив себя, мягко скажем, в непривычном месте. Он зашвырнул коврик в дальний угол коридора, умиленно поцеловал залаявшую на него таксу и вновь стал прежний — зеленый, язвительный и желчный. Тане оставалось только вздохнуть: как кролик дядя Герман нравился ей куда больше. У него даже появился определенный шарм.

«Некоторые родились людьми явно по ошибке. Оттого, наверное, они такие и противные», — размышляла ода.

Сам дядя Герман о своем помешательстве, равно как и обо всех вчерашних событиях, ничего не помнил. Правда, порой он становился странно задумчив и, поджав руки, как лапки, начинал мелко подпрыгивать на одном месте. Обычно это происходило в минуты, когда на глаза ему попадалась морковь или капуста. Именно по этой причине тетя Нинель решительно выбросила всю морковь и капусту из квартиры, полностью исключив их из меню. Пипе и Тане строжайше запрещено было даже случайно упоминать эти слова наряду со словами «лес», «зайчики», «прыг-скок» и вообще всем, что могло навести мысли дяди Германа на запретную тему.

Таня использовала каждую свободную минуту, чтобы провести ее рядом с магическим контрабасом. Как прежде это было с футляром, она теперь трепетно изучала инструмент со всех сторон, ощупывая каждую его мельчайшую трещинку, всякую незначительную шероховатость. Вскоре она могла уже с закрытыми глазами, едва прикасаясь к инструменту пальцами, безошибочно угадывать, какого места грифа или какой части струны она сейчас касается.

«Эх, жаль, я не умею играть на контрабасе... С другой стороны, может, на нем и не играют. В магической инструкции нет ни слова про игру, а только про волшебство и про магию», — думала Таня.

Порой она брала в руки смычок и решалась провести им по струнам.

Звуки, которые издавал инструмент, были всегда неожиданными, а последствия непредсказуемыми. В первый раз на лоджии появилась стая ос. Во второй — жутко запахло тухлятиной и откуда-то сверху ей на голову свалилась чудовищных размеров берцовая кость. В третий раз Тане удалось вызвать из небытия банку с вареньем, отдававшим на вкус лягушачьей икрой. С этим еще можно было как-то смириться, если бы у банки периодически не открывались глаза. Таня засунула ее подальше в шкаф, спрятав среди старых книг.

А после того, как произошла эта дурацкая история с тремя головами, едва не стоившая ей жизни, девочка решила, что пыл надо поумерить. Во всяком случае, впредь быть осторожнее.

Существовал еще один вопрос, крайне занимавший Таню. Судя по инструкции на бересте, кроме магии, контрабас можно было использовать для полетов, но только каким образом? Сколько девочка ни пыталась подпрыгивать вместе с ним, усаживаться осторожно верхом и даже, точно саблей, взмахивать смычком, он не поднялся над полом и на пять сантиметров.

Однажды вечером, когда Пипа уже вовсю дрыхла у себя в комнате и наверняка видела во сне таинственного Гэ Пэ, дарящего ей тринадцать килограммов конфет и средство от потливости ладоней, Таня осторожно возилась с контрабасом. Она уже собралась убрать его в футляр, но в этот момент заметила, что одна из струн сильно провисла. Решив подтянуть ее, девочка стала осторожно поворачивать нижний колок. Едва она сделала половину оборота, как контрабас внезапно задрожал и из узких фигурных прорезей прорвался низкий дикторский голос:

— До сих пор не раскрыта тайна похищения золотого меча. Кому понадобилось воровать его у лопухоидов? Этим вопросом уже не первый день задаются лучшие сыщики Тибидохса. Как вы, разумеется, знаете, золотой меч вот уже полторы тысячи лет вызывал серьезные разногласия между «светлыми» и «темными» магами. Каждая из сторон стремилась использовать его в своих магических ритуалах, дополнив им уже имеющийся арсенал волшебных предметов. Напомним, что всего таких предметов по десять у белых и у черных магов, что создает определенный баланс сил. Дополнительный, двадцать первый предмет мог бы дать одной из сторон перевес. Вследствие этого около тысячи лет назад на использование золотого меча был наложен строгий запрет, а сам меч, чтобы не вызывать ни у кого соблазна, был перемещен в мир к