к тебе в комнату. Это абсурд!

На этот раз она так быстро соскочила с кровати, что он успел только прижаться спиной к двери, пока она хватала свою одежду. Наверное, корсет был одной из женских штучек, которые не нуждались в объяснениях.

— Почему ты оказалась в моей постели? — тупо спросил он, загораживая дверь.

— Потому что хотела соблазнить тебя! — крикнула она. — Но теперь не хочу, болван! И не смей говорить ребенке. Нет у меня никакого ребенка. С твоей стороны безнравственно даже предполагать, что я могла… что я могла лечь в постель не с мужем!

— Ты хотела соблазнить меня?

— Да, хотела. А теперь передумала.

— Нет, ты не передумала. — Таппи схватил жену за плечи и рванул к себе.

Его поцелуй остался таким же неловким, как и раньше. Ничто не изменило манеры Таппи: он был прям, горяч и неловок. И все же Карола таяла от его поцелуя, словно он был нежнее лорда Байрона.

Когда он грубо прижал ее к своему телу, она вдруг затрепетала, и Таппи, быстро повернув ее, притиснул к двери, что было одной из тех немудреных вещей, которые он привык делать.

Он сорвал с нее рубашку, поскольку не мог найти завязки. Руки его дрожали, но везде, где бы он ни касался ее, он чувствовал, что она горит от желания.

Только лежа на ковре, она стала приходить в себя. Карола открыла глаза и увидела мужа, который склонился над нею, опираясь на локти. Она ласково откинула с его лица прядь волос и поцеловала. Но он все еще выглядел обеспокоенным.

— Кара, ты не очень расстроишься, если я сниму с тебя корсет?

Дрожа от желания и покраснев от стыда, она распустила шнуровку. Он даже закрыл глаза, когда ее груди вырвались на свободу, и Карола впервые подумала, что она неправильно его понимала.

— Как ты красива! — прошептал он.

В его голосе чувствовалось все то, чего не было в его руках: благоговение, нежность, утешение.

— Ты не считаешь, что я растолстела? — спросила она, прежде чем потеряла способность думать. — Ты ведь так не думаешь, Таппи? Потому что ты говорил, я толстая.

— Толстая?! — Голос у него сорвался от удивления.

Она улыбнулась, Он не ответил, но его губы прижались к ее груди, и Каролу больше не волновало, что он мог ей сказать.

Внезапно ее тело напряглось.

— Что случилось? — прошептал он, и его рука скользнула по ее бедру.

Он ни разу не прикасался к ней так, когда они только поженились! Таппи расслабился, и ее страхи рассеялись.

— Может, ты хочешь быть в постели? Я не погасил лампу. Я помню, ты считала неприличным…

— Не имеет значения, — ответила Карола, поняв, что так оно и есть.

Тем не менее она замерла, почувствовав его между ног. Было так странно… казалось, теплота окутала ее тело. Она ничего не могла поделать. Она вскрикнула, когда он вошел в нее.

— Больно? — спросил он.

— Нет, — прошептала она, не кривя душой.

По ее ногам словно текло расплавленное золото, она подняла колени, и он вошел глубже, затем опять и опять. Карола не сказала ему, какой он нежный. Она не хотела лгать, она просто шептала его имя и прижималась к нему, пока он без всякой нежности, резко и быстро делал свое дело. Все это не имело ничего общего с хорошим наездником или с тем, о чем ей говорила мать. Единственное, что она могла сделать, это крепче прижаться к нему и даже — немного погодя — двигаться вместе с ним.

— Французы называют это «маленькая смерть», — улыбнулся Таппи, лежа рядом и поглаживая ее шею. Его пальцы двигались вниз, глаза улыбались.

— Что за вздор, — сумела выговорить Карола, не видя сейчас никакого смысла в глупых спорах по поводу терминологии.

Кэм был одним из тех людей, которые спят так крепко, словно душа покинула их тело. Джина никогда об этом не задумывалась, но теперь вдруг обнаружила, что относится к совершенно другому типу людей. Когда муж повернулся во сне, она тут же проснулась. Когда его большая рука легла ей на ягодицы, она замерла и, глядя в темноту, ждала, что последует дальше. Не последовало ничего. Он просто дышал ей в шею, а потом вдруг захрапел, хотя продолжал крепко прижимать ее к себе.

Темнота дала ей время поблаженствовать в собственной глупости. Спя с Кэмом, если это можно назвать сном, она отказалась от брака с ответственным, добрым маркизом. В часы ее вынужденного бодрствования Себастьян все больше представлялся ей примером отцовства: это человек, живущий в Англии и принявший на себя заботы о семье. Человек, который будет любить ее, в отличие от того, кто лишь называет ее «любовь моя». Кто не проводит время за ваянием обнаженных женщин, а занят важными делами. Она проигнорировала тот факт, что большую часть времени Себастьян проводит верхом. Но он, во всяком случае, не храпит, Он слишком приличный, чтобы храпеть.

И Кэм ни разу не сказал ей, что любит ее.

На рассвете Джину разбудил сон, в котором муж представлял ее полногрудой женщине, называя ту «прелестная Марисса». Она сбросила его руку со своего бедра и, глядя на серый рассвет, пыталась решить, выйти ли ей за Себастьяна, который, даже если и будет иметь любовницу на стороне, никогда не позволит, чтобы она узнала об этом, или за Кэма, который без всякого стеснения познакомит ее со своей любовницей. Джина невольно сжала кулаки. Она убьет эту женщину, она… Собственная ярость привела ее в ужас. О чем она думает?

Вероятнее всего, Кэм снова уплывет в Грецию и не вернется еще двенадцать лет. А это означает, что остаток жизни она может провести соломенной вдовой.

К утру Джине страшно хотелось спать, она чувствовала раздражение, усталость и громадное желание сообщить мужу, что с ним абсолютно невозможно заснуть.

Кэм открыл глаза. Он радовался, что проснулся рядом с красивой женщиной.

— Ты храпишь, — обвиняюще сказала жена.

Он попытался выглядеть невинным.

— Правда?

— Ты храпел и всю ночь ощупывал мое тело. Кэм попытался выглядеть еще более невинным.

— Да? Это потому, что ты слишком красива.

Она бросила на него презрительный взгляд, и он закрыл рот.

— Я не могла заснуть всю ночь. Вообще! Если ты не храпел или не ощупывал меня, то брыкался или стягивал с меня одеяло.

— Прости. Могу я чем- нибудь это компенсировать? — И он начал целовать ее в шею.

— Абсолютно ничем. — Она чувствовала только раздражение, потому так быстро вскочила с кровати, что он едва не упал. — Я намерена одеться и немедленно вернуться в свою комнату. Полагаю, мы должны спать в разных комнатах, лишь так я смогу заснуть.

— Постыдись, Джина. Разве не ты уверяла меня, что непременно будешь делить спальню с маркизом?

— И я совершенно уверена, что Себастьян никому не мешает во сне! — выкрикнула она, надевая платье. — Не мог бы ты выглянуть в коридор? Я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел, как я выхожу из твоей спальни.

Кэм надел брюки, на секунду задумался и тихо спросил:

— Почему?

— Что «почему»? Вряд ли тебе нужно объяснять причину.

— Мне интересны твои аргументы.

— Наш брак аннулирован три дня назад, пусть даже мы не знали об этом. Следовательно, мы больше не являемся супругами.

— Звучит так, словно ты сожалеешь, что мы осуществили наши брачные отношения.

— Нет. А ты? — Она избегала смотреть ему в глаза.

— С чего бы мне сожалеть? — грубо и лениво спросил он.

Джина проглотила комок в горле. Очевидно, Кэм собирается выполнить свой план, о котором говорил в бальном зале: они продолжают свои отношения, как если бы ничего и не случилось, и будут делить постель во время его приездов в Англию.

— Ты не получишь свободу, — заявила она.

— Свободу?

— Если ты считаешь, что мы действительно женаты, ты не можешь вернуться в Грецию.

— Нет?

— Нет. — Голос у нее почти задрожал, но она справилась. — Если мы женаты, то должны жить вместе.

— Греция — мой дом.

— Гертон тоже. Если ты намерен жить в Греции, хорошо, — сказала она и быстро прибавила: — Я поставлю Финкботла в известность, что я не скомпрометирована.

— Я не люблю шантаж, моя герцогиня.

— Я не собираюсь тебя шантажировать. Я просто думаю…

— Ты просто думаешь, что я подлец, который, получив удовольствие — и лишив жену невинности, — спокойно уплывает в Грецию, будто ничего не произошло.

Она снова проглотила комок.

— А я считаю, что я скомпрометирован, — твердо сказал он. — Скомпрометирован этим положением и моей страстью к тебе. Я не из тех, кто пренебрегает своими обязанностями. Но ты этому не веришь, не так ли? — Его голос звучал раздраженно. — В конце концов, ты очень легко поверила, что я воспроизведу твое тело в розовом мраморе и продам его для установки на бульваре.

— Я не хотела тебя обидеть. Я думала, ты будешь делать мою скульптуру, потому что… это твоя работа.

— Ты совершенно права, — с гневом сказал он. — Я делаю скульптуры обнаженных женщин и этим зарабатываю на жизнь. Более того, я работаю в Греции. А ты герцогиня и живешь в Англии. Два несовместимых факта, не правда ли? Тебе не нужен муж, который занимается столь позорным для себя делом. А я, Джина, не перестану создавать обнаженных женщин. Это моя работа. Стивен не смог остановить меня, не сможешь и ты.

Она нахмурилась:

— Я не просила тебя бросать свою работу.

— Если я оставлю свой дом в Греции, буду жить в Гертоне, проектировать мосты без нимф и превращусь в герцога-филантропа, когда же мне заниматься неприличной скульптурой?

— Я не подумала об этом.

— А тебе и незачем думать. Я сам все понимаю.