Женевьева опечалилась:

— Думаю, ты делаешь сразу слишком много разных выводов. Я и не ожидаю, что ты осядешь на одном месте. Мне самой этого меньше всего хочется. Почему мы не можем оставить все как есть, пока нам обоим так хорошо вместе?

— А когда это перестанет нам обоим доставлять удовольствие? — продолжая гладить ее по голове, тихо спросил он, — Тогда мы расстанемся — по-дружески, без сожалений. И каждый будет отвечать только за себя.

— Ты еще ребенок, фея, — сказал он нежно, словно боясь обидеть. — Такие идеальные мечты редко сбываются. Существуют боль, гнев, смущение и горький осадок, вкус которого ощущается очень долго. Я не хочу, чтобы ты все это испытала.

— Я и не испытаю, — с горячностью возразила Женевьева, уткнувшись лицом ему в грудь и вдыхая чудный любимый запах. — Я не такой ребенок, как ты думаешь, Доминик. И сама отвечаю за свое будущее.

— Какая уверенность! — тихо проговорил он и, бросив в камин сигару, поднял Женевьеву на руки. — Завидую твоей наивной вере в себя, моя Женевьева. Но пока ты ее сохраняешь или пока не вмешаются обстоятельства сильнее нас, будем наслаждаться тем, что у меня есть ты, а у тебя, сердце мое, есть я.

Бомба Виктора Латура наконец взорвалась. Он вошел в гостиную, где его жена, младшая дочь и кузен грелись у камина после обязательного посещения собора Святого Людовика, в котором было холодно, как в пещере.

— Я должен кое-что сказать вам двоим. — Он пальцем указал на Женевьеву и Николаса. — Поднимайтесь в кабинет. — И без дальнейших объяснений вышел.

Николас заволновался, Женевьева увидела, что и Элен нервничает. На молчаливый вопрос — чем мы провинились? — мачеха покачала головой:

— Он мне ничего не говорил. Но голос у Виктора не злой, не думаю, что он сердится.

— Однако рассердится, если мы не поторопимся. — Николас был абсолютно прав, и с игривым поклоном он сделал приглашающий жест в сторону двери:

— После вас, кузина.

— Я считаю, что в подобной ситуации такая галантность негалантна, — ухмыльнулась Женевьева. — Тебе следовало бы первым принять огонь на себя. Ты ведь старше и сильнее!

— Женевьева, прошу тебя, постарайся не раздражать отца, — умоляющим голосом попросила Элен. — Если он не расположен веселиться…

— Он никогда не расположен веселиться, — фыркнула неугомонная падчерица. — Я бы удивилась, узнав, что папа вообще понимает смысл этого слова.

Они подошли к комнате, служившей Латуру кабинетом, когда тот занимался домашними делами. Ни Николас, ни Женевьева не любили этой комнаты, поскольку с ней было связано много неприятных воспоминаний. Дверь была открыта, Виктор сидел за массивным резным письменным столом, листая бумаги.

— Закройте дверь, — велел он. — Я не хочу, чтобы весь дом слышал то, что я собираюсь сказать.

Женевьева приняла позу, которую всегда принимала в этой комнате: руки сцеплены за спиной, глаза потуплены. Николас, как она отметила, усмехнувшись про себя, стоял почти так же.

— Садитесь!

Женевьева и Николас обменялись тревожными взглядами. Они не могли припомнить, чтобы кому- нибудь из них когда-либо предлагали сесть в кабинете патриарха. Молодые люди неуверенно присели на кожаные стулья с прямыми спинками.

— Я решил, что пришло время назначить наследника, — объявил Виктор в напряженной тишине.

Николас быстро вскинул голову. Всегда считалось, что за неимением собственного сына Виктор назначит наследником сына дальнего родственника, ребенка, который с самого раннего детства воспитывался в его доме и получил необходимые знания в кораблестроении и управлении плантациями сахарного тростника. Правда, вслух это никогда произнесено не было — Я не желаю, — продолжал Виктор с привычным отсутствием деликатности, — чтобы моим наследником стал человек, не являющийся моим ребенком. — Он остановил взгляд на дочери, но она отлично держала себя в руках, и ничего, кроме вежливого интереса, на ее лице прочитать было невозможно. — Однако женщина не сможет управиться с таким наследством, даже если провела чертову уйму времени в монастыре, уткнувшись в книги.

Женевьева оставалась неподвижной, но почувствовала, как Николас при этих словах немного расслабился.

— Итак, — сказал Виктор, — я нашел компромиссный вариант, который устроит всех заинтересованных. Ты, Николас, женишься на Женевьеве и таким образом получишь все преимущества моего наследника, а дети Женевьевы, в свою очередь, наследуют тебе. Ты умеешь управлять плантацией и верфью, вот и продолжай, а в качестве платы получай мою дочь и ее наследство.

— А что получит от этого ваша дочь? — От чудовищной затеи отца голос у Женевьевы дрожал. Отбросив все предосторожности, она встала, белая, как молоко, с расширившимися и гневно сверкающими глазами.

— Во-первых, и это главное — мужа, — без лишних слов ответил Виктор. — Это в конце концов мечта каждой девушки, а тебе давно пора прекратить слоняться без дела и угомониться. Кроме того, ты будешь единственной наследницей всех владений Латура, а после тебя — твои дети.

— Не могу поверить! Я вообще не собиралась пока выходить замуж, а уж за Николаса — никогда! — Женевьева обернулась к кузену: он был бледен, словно только что увидел призрак. — И Николас не хочет жениться на мне. Правда ведь, кузен? — Поскольку тот не ответил сразу, она схватила его за плечи:

— Да скажи же что-нибудь, ради Бога! Вспомни о Мадлен Бенуа!

— Хватит! — рявкнул Виктор и встал с побагровевшим лицом. — В моем доме я запрещаю даже говорить о подобной партии. Если ты хочешь жениться на этой ничтожной маленькой недотепе, у которой ни копейки за душой, — твое дело, но тогда больше не попадайся мне на глаза.

Николас все еще не произнес ни слова. Женевьева встряхнула его, и он стал медленно приходить в себя, взгляд его сфокусировался. Женевьева поняла, что происходит, но не поверила своим глазам: Николас не собирался бороться. Она с презрением отвернулась от кузена и посмотрела на отца в упор:

— Я не выйду замуж за Николаса, папа. Мне все равно, кого вы назначите своим наследником. Для меня это не имеет никакого значения!

Женевьева направилась к двери, но Виктор гаркнул, чтобы дочь осталась, и она остановилась, уже взявшись за дверную ручку и ладонью ощутив прохладу фарфора. «Все равно от этого не уйдешь, оно настигнет везде», — подумала Женевьева с безысходной тоской.

— Вы сделаете то, что я прикажу, мадемуазель, — прошипел Латур, обходя вокруг стола. — Вы — моя дочь и обязаны признавать авторитет отца, в противном случае я заставлю вас это сделать.

— Вы не можете заставить меня вступить в такой омерзительный брак, — ответила Женевьева, с трудом принуждая себя стоять на месте, хотя все ее существо рвалось прочь отсюда. — Мы живем не в средние века.

— Почему этот брак — омерзительный? — впервые заговорил Николас. Услышав его голос, Женевьева даже обернулась от неожиданности. Он был все еще бледен, но уже вполне владел собой, словно принял наконец трудное решение. — Мы никогда не испытывали друг к другу неприязни. Я могу себе представить союз и похуже.

— Можешь? — вопрос Женевьевы прозвучал язвительно, а во взгляде читалось неприкрытое презрение. — Может быть, мне следует считать себя польщенной, но я более отвратительного брака и представить себе не могу.

И тут Виктор Латур взорвался.

Женевьева, на которую обрушилась гроза, застыла неподвижно и безмолвно, чтобы не навлечь на свою голову еще более страшных ударов молнии и чтобы неистовство отцовской речи не перешло в неистовство действия. Но наконец Виктор выпустил пар и остановился, прижав руку к груди и тяжело дыша. Латур настолько выдохся, что даже не мог велеть им убираться — лишь махнул рукой на дверь, и они поспешно ретировались.