— Эта забава меня утомила. Утомила, точка.

— Ясно. Хорошо. В таком случае вы вряд ли хотите сегодня гулять?

— Нет, хочу. Обязательно сходим. Мне нужно глотнуть свежего воздуха. Весь день провел в застенках собственных мыслей. Вы представить себе не можете, как это тяжко — не иметь возможности вырваться из застенков своего разума; так и спятить недолго. Да, пошли пройдемся прямо сейчас. Раньше обычного. Засветло.

Человек бывает битком набит суевериями, незаметными для окружающих. К примеру, вполне можно представить себе, что кого-то втайне терзает одна мысль: до чего глупо он выглядит, когда старательно обходит любую приставленную к стене лестницу; в один прекрасный день этому индивиду удается наконец убедить себя, что хождение под лестницами сулит не беду, а, напротив, удачу; зато если лестницы обходить, то беды не миновать. С этой минуты он беззаботно шагает по улицам и не задумываясь ныряет под каждую встречающуюся на пути лестницу. А прохожим, которые невзначай заметят его и непременно при этом подумают: «Вон идет человек, совершенно не обремененный суевериями», — невдомек, что он по-прежнему раб, патологический раб своего, сугубо индивидуального суеверия; и хотя суть суеверия остается для окружающих недоступной, оно от этого не становится менее иррациональным и неподвластным самоконтролю, чем его столь распространенная противоположность. Именно в такого человека я и превратился. Мне почти кажется, будто распорядок нашей с Джоном жизни — а прошел уже целый месяц! — подчиняется невидимому набору предписаний и правил, которым я не в силах сопротивляться. Словно меня ведут по бровке, по самому краю пропасти, а я и на миг не осознаю, что на этом пути меня ежеминутно ждет головокружительное падение в бездну.

— Пол, что это?

— Вы о чем?

— Что у вас на лбу?

— Так, ерунда.

— Ерунда? Будь здоров какой синяк. Вот, кстати, ваш поджаренный хлеб.

— Благодарю вас.

— С маслом слева. С маслом и мармеладом — справа.

— Спасибо.

— Итак?

— Что итак?

— Что же с вами случилось? Откуда синяк?

— А, это. Опять дверца гардероба.

— А при чем тут дверца гардероба?

— Там, видно, защелка разболталась, и дверца иногда открывается. Не часто, но время от времени распахивается. Я об этом не подозреваю, а потому натыкаюсь на нее.

— И сегодня утром тоже наткнулись?

— Да.

— Понятно…

— Такое уже бывало раньше и случится еще не раз. Я с этим смирился. Пожалуйста, подложите еще немного сахару. Последнее время меня что-то тянет на сладкий кофе.

— Прошу.

Спасибо.

— И часто такое случалось?

— Наверное, раз пять-шесть.

— Пять-шесть раз?! Да вы с ума сошли!

— Что вы сказали?

— Сказал, что, по-моему, вы сошли с ума, если до сих пор не приняли никаких мер.

— А слепцу не обойтись без порции тычков да синяков.

— Но их ведь можно легко избежать.

— Чарльз как-то попытался наладить защелку, и стало только хуже.

— Ну, что там делал Чарльз, мне неизвестно, зато я точно знаю, что могу ее починить.

— Бросьте волноваться по пустякам. Ерунда, есть о чем говорить. Просто мне надо проявлять большую осмотрительность.

— На неделю-другую вашей осмотрительности хватит. А потом снова забудете.

— Ну и что? Лоб-то мой.

— Слушайте, Пол, после обеда я еду в Чиппинг-Кэмпден. На выходные вам почти ничего в холодильнике не осталось. А на Главной улице, если не ошибаюсь, есть мастерская по ремонту замков. Так я сейчас сбегаю наверх, обмерю дверцу шкафа и куплю такую штуковину… Кажется, она называется «доводчик». Доводчик двери. Он похож на большой металлический циркуль. Или на угломер, помните такой? Из школьного курса? Одним словом, ставишь его на дверь, и она закрывается как миленькая. И сама уже не открывается.

— Лучше не надо.

— Почему? Они недороги.

— Вы прекрасно знаете, что я не о деньгах.

— А тогда почему не надо? Я его поставлю за двадцать минут. Самое большее.

— Я же сказал: нет.