На тополя за окном упал утренний луч, и они вдруг расцвели золотом.

– И когда видение мое померкло, я понял, что оно означало. Ваша королева, ваша юная красавица королева жива и невредима под защитой Богини и только ждет, чтобы ее отвезли домой. А с ее возвращением к нам придет наконец весна, перестанут лить холодные дожди и земля снова подарит нам щедрый урожай, ибо меч Верховного короля и супружеская любовь королевы принесут нам мир. Таково посетившее меня видение, и я, принц и прорицатель Мерлин, вам его сейчас растолковал. – В заключение я обратился через голову Мельваса прямо к старой королеве: – Посему прошу тебя, госпожа, позволь мне отвезти нашу королеву домой с почестями и весельем.

В этот миг благословенное солнце разорвало тучи и уронило луч к ногам королевы Гвиневеры, и она явилась нашим взорам в бело-золотисто-зеленом столпе солнечного света.

Обратно мы возвращались по солнцу в аромате весенних цветов. Тучи рассеялись, голубые волны озера искрились под золотыми ветвями прибрежных ив. Ранняя ласточка носилась над самой водой, преследуя мошек. Королева Весны, отказавшись от паланкина, ехала рядом со мною на лошади.

Она прервала молчание только однажды и была немногословна:

– Я солгала вам тогда ночью. Ты знал?

– Да.

– Значит, ты все видел? И все понимаешь?

– Многое. Когда я хочу и когда хочет бог, я вижу. Она просветлела и зарумянилась, словно вдруг вздохнула полной грудью. Раньше я поверил в ее невиновность, теперь я в ней убедился.

– Стало быть, ты тоже рассказал господину моему супругу правду? Сегодня, когда он не приехал за мной сам, я испугалась.

– Тебе нет нужды бояться, ни ныне, ни впредь. Надеюсь, ты больше никогда не усомнишься в его любви. И могу уверить тебя, сестра моя Гвиневера, что, даже если ты не родишь наследника британского престола, твой супруг не удалит, тебя от себя. Твое имя будет сопрягаться с его именем, сколько останется он в памяти людей.

– Я постараюсь, – еле слышно произнесла королева. Показались башни Камелота, и она умолкла, готовясь во всеоружии встретить то, что ей предстояло.

Так были посеяны семена легенды. Потекли золотые недели весны, и я не раз слышал за это время, как люди рассказывали друг другу о похищении королевы и о том, как она томилась пленницей чуть ли не в подземельях Ллуда, откуда ее вызволил Бедуир, первый из рыцарей короля Артура. Жало истины было вырвано – это приключение не содержало бесчестья ни для Артура, ни даже для Гвиневеры. А Бедуиру был приписан первый из его многочисленных подвигов, и, покуда заживали его раны, слава его все росла, так что исцелился он уже героем.

Что же до Мельваса, то, как это нередко происходит, образ Черного короля, властителя Нижнего мира, постепенно слился в умах людей с образом рыцаря в черных доспехах, обитающего на горе Тор, хотя Гвиневеры темная тень не коснулась совсем.

Что думал Мельвас, никто не ведал. Наверно, он понимал, что Гвиневера рассказала супругу правду. Может быть, ему надоело, что люди смотрят на него как на злодея из легенды; может быть, не под силу стало дольше ждать (вместе со всеми), чтобы король Артур выступил против него первым. Возможно даже, что он так и не оставил надежды когда-нибудь в туманном будущем овладеть королевой.

Во всяком случае, он сам сделал первый шаг и тем развязал Артуру руки. Однажды утром он прискакал в Камелот и, по заведенным правилам, оставив свою вооруженную свиту снаружи, вошел и сел в Кресло жалоб.

Зал совета был сооружен по образцу небольших строений, виденных Артуром в Уэльсе, где он гостил у отца Гвиневеры. А те в свою очередь представляли собой увеличенную версию кельтского круглого дома из прутьев, обмазанных глиной. Вот откуда возникло в Камелоте массивное каменное здание круглой формы, построенное на века. Стены его между тесаных каменных столбов были сложены из плоского римского кирпича, доставленного от заброшенных обжигальных печей по соседству. В зал вели широкие двери с золочеными драконами на створках. Внутри пол был красиво выложен изразцами, расходящимися, наподобие паутины, от центра и до стен. Наружный край этой паутины представлял собой, как и в природе, многоугольник, по сторонам которого были установлены невысокие ширмы. Попервоначалу ширмы были затянуты циновками из золотистой соломы, предназначенными препятствовать проникновению холодного ветра, но впоследствии место циновок должны были занять украшенные ярким шитьем полотнища – фрейлины Гвиневеры уже сидели за работой. Перед каждой ширмой вокруг всего зала стояло по креслу с высокой спинкой и со скамеечкой для ног; все кресла, включая Артурово, одной высоты. Здесь, объявил Артур, Верховный король будет как равный с равными обсуждать дела со своими пэрами, сюда смогут обращаться все его военачальники. Кресло Артура отличал только висящий над ним белый щит, на котором, быть может, со временем заблестит золотисто-алый дракон. Над другими креслами тоже уже появились гербы Артуровых рыцарей. И только кресло против королевского оставалось ничьим. Оно предназначалось тому, кто являлся в зал совета, прося суда за понесенные обиды. Потому и имя ему было дано – Кресло жалоб. Но в позднейшие годы я слышал, как его называли Погибельное сиденье, и сдается мне, новое название оно получило после того, что произошло в тот день.

Я не присутствовал при том, как Мельвас излагал свои жалобы. У меня было свое кресло в Круглом зале, как стали называть зал совета, но я редко там появлялся. Коль скоро пэры были там равны королю, то и король должен был не превосходить их знаниями и высказывать собственные суждения, не полагаясь на подсказку наставника. Если Артур нуждался в моих советах, я давал их ему с глазу на глаз.

Мы много часов обсуждали с ним дело Мельваса, прежде чем оно было вынесено на совет. Артур сначала опасался, что я буду отговаривать его от поединка с Мельвасом, однако здесь наши с ним суждения, на горячую голову и на холодную, совпадали. Артуру не терпелось, а мне представлялось очень важным, чтобы Мельвас был принародно наказан за свое злодейство. Артур выждал довольно времени, да еще и оживил в народной памяти красивую легенду, так что чести Гвиневеры уже ничто не угрожало; ее теперь снова все любили, куда бы она ни отправилась, путь ей повсюду усыпали цветами и благословениями. Для всех людей она опять была королева, возлюбленная супруга их любезного Верховного короля, которую у них едва не отняло Царство смерти, но потом вернула им магия Мерлина. Так думали простые люди в королевстве. Но среди знати было немало таких, которых ждали от короля, чтобы он выступил против Мельваса, и готовы были его презирать, обмани он их ожидания. Как мужчина и король, он обязан был действовать. Все это время он твердо держал себя в руках, хотя это и стоило ему немалых усилий. Теперь же, убедившись, что я его поддерживаю, он со свирепой радостью стал измышлять способы расплаты с похитителем королевы.

Можно было, конечно, призвать короля Мельваса на совет под каким-нибудь вымышленным предлогом, но этого ему делать не хотелось.

– Если вынудить его самого явиться с жалобой, – рассудил Артур, – то в глазах бога это будет почти то же самое, но для моей совести – или гордости, если угодно, – важно, что я не выдвину облыжного обвинения в Круглом зале. Пусть все помнят, что в этот зал ко мне может явиться каждый, ничего не страшась, если только сам не затаил в сердце измены.

И мы начали раздражать Мельваса. Расположение его острова между королевским замком и морской гаванью давало к тому сколько угодно поводов. Начались постоянные распри из-за портовых сборов, из-за права свободного проезда, из-за необоснованно назначаемых и с негодованием отвергаемых налогов и пошлин. Под таким непрерывным нажимом рано или поздно потерял бы терпение любой, но Мельвас взбесился даже раньше, чем мы ожидали. По мнению Бедуира, который рассказывал мне об этом совете, Мельвасу с самого начала было ясно, что его нарочно подбивают явиться в Круглый зал, дабы спросить с него за прежние, более важные провинности. К этому он был готов и сам стремился, но, разумеется, вслух не позволил себе даже намека – иначе ему, по единогласному постановлению совета, грозила бы неминуемая смерть. И потому потянулись томительные пререкания о поборах и пошлинах и о справедливых размерах налогов, причитающихся Камелоту за охрану границ; и все это время двое противников не сводили один с другого глаз, как фехтовальщики в поединке. И наконец плод созрел.

Поединок предложил Мельвас. Как удалось его до этого довести, не знаю: но думаю, что особых стараний не потребовалось. Молодой, горячий, искусный в бою, он, чуя угрозу, сам ухватился за