– Кто же еще? Я думал, ты меня узнал.

– Мерлин! – Вот теперь у него пресеклось дыхание. Он вернулся к сосне и встал надо мною. – Я думал... я ведь даже не успел осмотреться... вижу, трое негодяев убивают старика, а он безоружен и беден... как мне показалось по виду его коня и одежды... – И он упал подле меня на колени. – Мерлин, Мерлин...

Верховный король всей Британии опустил голову мне в колени и молчал.

Но вот он выпрямился и посмотрел мне в лицо.

– Гонец передал мне твой знак и твои слова, – сказал он. – Но я не вполне ему поверил. Сначала, когда он рассказал о тебе и показал дракона, все показалось мне убедительным... Я ведь никогда думал, что ты можешь умереть как обыкновенный смертный... Но пока ехал сюда, один, ни с кем не поговоришь, только размышляй, ну... я как-то разуверился. Не знаю, что я себе представлял: наверно, подъеду и встану один- одинешенек перед заложенным входом в пещеру, где мы тебя заживо пoxoронили. – Я почувствовал, как он содрогнулся. – Мерлин, но что же на самом деле произошло? Когда мы сочли тебя мертвым и замуровали в пещере, то был твой давний недуг, принявший обличье смерти, теперь мне это ясно. Но потом, когда ты очнулся, один, под бременем своих погребальных покровов? Видит бог, от этого одного можно было опять помереть. Как же ты поступил? Каким образом выжил, запертый в недрах полого холма? Каким образом выбрался наружу? И когда? Ты ведь знал, как мне тебя не хватает, где же ты пропадал так долго?

– Не так уж и долго. Когда я выбрался на волю, ты был за морем. Мне сказали, что ты отправился в Бретань. Тогда я решил не объявляться и жил у Стилико, моего старого слуги, который теперь держит мельницу близ Маридунума. У него я ждал твоего возвращения. Я расскажу тебе все подробно, только ты сначала все-таки принеси мне воды, как собирался.

– Какой же я глупец, я обо всем позабыл! – Он вскочил, сбежал к реке, наполнил серебряный рог и, встав передо мной на одно колено, поднял его к моим губам.

Но я покачал головой и взял рог у него из рук.

– Спасибо, но я уже вполне оправился. Это все пустяки. Я ведь не пострадал нисколько. И стыжусь, что не смог оказать тебе помощи.

– Все, что мне было надо, ты сделал.

– Не много же тебе было надо, – засмеялся я. – Я даже пожалел этих трех негодяев: думали, им досталась легкая добыча, и только навлекли на себя ярость самого Артура. Я, правда, их предупреждал, да они не поверили, и кто их за это упрекнет?

– То есть они знали, кто ты? И все-таки осмелились на тебя напасть?

– Так ведь они же мне не поверили, говорю тебе. И были правы. Мерлин, как всем известно, умер, а все мое могущество теперь заключено в твоем имени. Но они и в это не поверили. «Старик, безоружный и бедный», – повторил я с улыбкой его слова. – Ты вон и сам меня не узнал. Разве я так уж изменился?

Он внимательно оглядел меня.

– Борода отросла и... ну да, ты же стал совсем седой. Но мне довольно было раз заглянуть тебе в глаза... – Он принял у меня рог и встал на ноги. – О да, это ты и есть. Во всем, что важно, ты ничуть не изменился. Старик? Но нам всем суждено стареть. Старость – это всего лишь итог прожитой жизни. Ты жив и снова со мной. Чего мне теперь бояться?

Он выплеснул остаток воды из рога и приторочил его к седлу.

– Надо, наверно, прибрать здесь немного, – проговорил он, озираясь. – А ты в самом деле чувствуешь себя здоровым? Сможешь позаботиться о моем коне? По-моему, его надо напоить.

Я свел могучего скакуна к реке, а заодно напоил и соловую лошадку, которая паслась поблизости и спокойно подпустила меня к себе. Напоив, я спутал обоих и, достав из своих сумок целебную мазь, натер ею разодранное плечо раненой лошади. Бедняга скосила глаз, передернула кожей, но даже не попятилась, как видно, ей больше не было больно. Кровь еще сочилась, но совсем слабо, и лошадь наступала на ногу, не хромая. Я распустил на обеих подпруги и оставил их пастись, а сам стал подбирать с земли и распихивать по мешкам свои разбросанные пожитки.

Артур «прибирал» по-своему: он просто оттащил за пятки тела троих убитых и припрятал в кустах на лесной опушке. Потом поднял за бороду отсеченную голову и с размаху запустил туда же. При этом он весело насвистывал потихоньку, и я узнал мелодию солдатской походной песни, в которой воспевалась, чтобы не сказать – превозносилась, мужская сил славного полководца.

Наконец Артур огляделся и сказал:

– Ну вот. А кровь смоет ближайшим дождем. Даже если бы у меня была с собой кирка или лопата, будь я проклят, если я стал бы тратить время и закапывать эту падаль. Пусть их воронье расклюет. А вот лошадей их мы можем присвоить – вон они пасутся, выше по склону. Только сначала мне надо смыть кровь, иначе они меня близко не подпустят. А ты свой плащ лучше брось прямо здесь, он никогда не отстирается. На вот, возьми мой. Нет, нет, я настаиваю. Это приказ. Бери.

Он сбросил плащ на лежащую сосну и, спустившись к реке, умылся. Потом сел в седло и поскакал вверх по склону горы, сгоняя отбившихся лошадей, а я тем временем отстегнул на плече мой теплый плащ, уже задубевший от крови, тщательно вымылся, подобрал королевский пурпурный плащ Артура и, встряхнув его, накинул себе на плечи. Свой же скатал плотнее и забросил в кусты, где лежали мертвые тела.

Вернулся рысью Артур, ведя в поводу разбойничьих лошадей.

– А теперь показывай дорогу в корчму, что за кустом остролиста.

Хозяйский мальчишка уже высматривал нас на дороге. Должно быть, его послала жена корчмаря, чтобы предупредить ее, когда пора будет готовить трапезу «не хуже, чем при дворе короля». Заметив нас, двух всадников и пять лошадей, он сначала выпучил глаза, а потом вприпрыжку бросился в корчму. Мы были в ста шагах от ворот, когда хозяин выбежал нам навстречу.

Он почти сразу же узнал Артура – сначала обратил внимание на могучего скакуна, потом перевел долгий взгляд на всадника, и вот он уже стоит коленопреклоненный прямо на дороге.

– Встань, приятель, – весело сказал король – Я слышал о твоем доме добрые отзывы и горю нетерпением испытать твое гостеприимство. Там внизу, у брода, сейчас произошла небольшая стычка – не бог весть что, пустяк, но в самый раз, чтобы нагулять аппетит. Впрочем, с этим придется немного повременить, сначала позаботьтесь о моем друге, и, если твоя хозяйка возьмется почистить его одежду, а кто-нибудь из слуг обиходит лошадей, вот тогда мы рады будем приступить к трапезе.

Хозяин залепетал, что дом его беден и не приспособлен для приема важных гостей, но Артур прервал его:

– Что до этого, друг, то я воин и знавал времена, когда любая крыша над головой была для меня несказанной роскошью. Насколько я слышал, твоя корчма – преуютное заведение. Может быть, войдем наконец? Нам не терпится отведать твоего вина и вкусить тепла от твоего очага...

Вскоре нам было щедро предоставлено и то и другое. Корчмарь быстро опомнился и приноровился к королевскому присутствию, отложив все прочие попечения, лишь бы только услужить гостям. Прибежал мальчик и увел наших лошадей, хозяин собственноручно навалил поленьев в очаг и поставил рядом кувшин вина, а потом сам помог мне снять окровавленные, испачканные одежды, принес горячей воды и достал у меня из мешка свежую перемену. По велению Артура он запер корчму от мимоезжих посетителей и удалился на кухню, где, должно быть, занялся тем, что нагонял страху на добрую хозяюшку.

Я переоделся, а Артур вымылся и, повесив свой плащ сушиться над огнем, налил мне вина и уселся против меня у очага. Несмотря на проделанный долгий путь, да еще завершившийся боем, вид у него был вполне свежий, будто только что с постели. Глаза по-мальчишески сверкали, на щеках играл румянец. Радость встречи со мной и возбуждение перенесенной опасности, казалось, вернули ему юность. Когда наконец хозяин с хозяюшкой внесли блюда и принялись суетиться, прислуживая за столом и разрезая каплунов, он отнесся к ним так приветливо и просто, что к исходу трапезы добрая женщина совсем забыла, какая важная персона ее гость, и весело смеялась его шуткам, да и сама не ударила перед ним в грязь лицом. Кончилось тем, что хозяин потянул ее за полу , и она бегом бросилась вон, все еще заливаясь хохотом.

И вот мы остались наедине. Осенний день клонился к вечеру. Приближалось время, когда зажигают огонь. Мы снова уселись по обе стороны от очага. Оба мы устали и хотели спать, но ни он, ни я не могли отправиться на покой, не обменявшись сведениями, о которых нельзя было говорить в присутствии посторонних; а ведь король, по его собственному признанию, провел в седле целый день, лишь на два-три