– Платформу тоже собираются отбуксировывать и демонтировать, – отозвался кавторанг. – Там повреждения слишком серьезные, восстановлению она не подлежит. Удивительно, как она вообще не затонула до сих пор.

– «Гринпис» из-за нее шум поднял? – догадался Полундра.

– Ну а то кто же! – Мартьянов усмехнулся. – Если бы не «Гринпис», эта куча ржавого металлолома так до скончания века посреди моря и торчала бы. И откуда только эти субчики информацию добывают о том, что происходит в море и на суше? Ощущение такое, будто у них своя агентурная сеть так налажена, что против нее наша контрразведка отдыхает...

– Если деньги есть, какую угодно информацию можно получить, – с сумрачным видом отозвался Полундра. – Тем более что про эту аварию на платформе наверняка сообщали по телевизору.

Кавторанг ничего не сказал в ответ. Некоторое время они оба молча следили за тем, как медленно расплываются очертания разрушенной нефтедобывающей платформы вдали, в сером сумраке.

– Слышь, командир, у меня к тебе просьба будет, – вдруг сказал Полундра.

– Ну?.. – мгновенно насторожился тот.

– Слышь, командир, измени курс на три румба норд-вест, зайдем в одно место...

– Какое еще место?

– Мне дядя Саша рассказывал... Ну, каплей Назаров... – Полундра смущенно мялся. – Тут неподалеку – квадрат, где затонула К-31, погиб мой отец.

– Я знаю этот квадрат, – спокойно возразил Мартьянов. – До него полчаса ходу.

– И что?

– А то! – Кавторанг пытался за раздражением скрыть свою неуверенность. – За солярку, которую мы на это дело потратим, за простой, за опоздание к месту назначения ты из своего кармана заплатишь? С меня мой хозяин все строго спрашивает, сполна отчет требует!

Несколько мгновений Полундра изумленно смотрел на своего командира.

– Там, в этом квадрате, мой отец погиб! – глухо произнес он. – По старой морской традиции... Венок на воду возложить.

– Сейчас спустим на воду шлюпку, сходишь туда, бросишь! – сердито отозвался Мартьянов. – Потом догонишь нас...

– Я один? – Казалось, Полундра никак не может прийти в себя от удивления.

– А почему нет? – делано рассмеявшись, воскликнул кавторанг. – Ты боевой пловец, морской спецназовец, должен уметь в одиночку ориентироваться в океане! Врубись же ты, наконец! – воскликнул Мартьянов. – Мы больше не на военном флоте, не можем швыряться ресурсами направо и налево! Теперь за каждый литр истраченного горючего хозяин с меня спросит...

– Вот именно! – спокойно произнес, подходя к ним, мичман Пирютин. – Мы больше не военные моряки, и кодекс чести для нас уже ничего не значит! Извини, капитан! Литр солярки, конечно, важнее памяти отца.

– Не смей называть меня капитаном! – бешено вращая глазами, крикнул Мартьянов. – Я морской офицер!

– Был! – насмешливо сказал мичман. – Был, да весь вышел. Остался только капитан селедкиного флота!

– Морской офицер должен чтить традиции Военно-морского флота! – глухо угрожающе произнес Полундра.

Побагровев от едва сдерживаемого гнева, бывший кавторанг с тревогой огляделся вокруг. За их ссорой наблюдали другие члены команды – спецназовцы, сослуживцы кавторанга по гидрографическому судну. Но ни одного сочувствующего лица Мартьянов не заметил вокруг себя. Напротив, все смотрели мрачно, выжидающе, недоверчиво.

– Ладно, черт с вами! – крикнул наконец он, с досады сплевывая на палубу. – Идем в этот квадрат! И пусть мой фирмач хоть сдохнет от злости! Эй, у штурвала! – картинно крикнул кавторанг в сторону ходовой рубки. – Взять три румба право на борт, курс норд-вест!

Гидрографическое судно тут же качнулось и стало послушно выполнять маневр. Видя, что окружающие его лица тем не менее продолжают хмуриться, кавторанг Мартьянов, как бы оправдываясь, добавил:

– Слушайте, я тоже чту морские традиции! И память наших соотечественников, погибших в этом квадрате на подводной лодке, для меня так же священна, как и для вас. Но вы сами посудите...

Однако моряки стали расходиться по своим делам, никто из них больше не смотрел в сторону своего капитана.

Тяжелые волны лениво плещутся за бортом; пронизывающий ледяной ветер гонит над самой водой низкие сизые тучи, треплет полы рыбацких штормовок, ерошит волосы на обнаженных в знак траура головах моряков. Можно бесконечно долго вглядываться в ртутно-серую поверхность океана, представляя себе, как где-то там, в глубине, на песчаном, покрытом илом морском дне покоится затопленный корпус подводной лодки К-31. Как зеленеет вокруг него толща воды, как плавают в ней рыбы, кипит морская подводная жизнь. Но в затопленных отсеках подводной лодки царят тишина и покой. Эта лодка – братская могила десятков храбрых моряков-подводников, нашедших свою гибель здесь, в этих холодных ртутных водах Норвежского моря. Могила, которую так надежно прячет океан, коварный и страшный. Он хранит в своих глубинах тайну гибели не одной тысячи моряков.

Лучше не пытаться представить себе то, что думали, чувствовали в последние минуты своей жизни те, кто сейчас спит вечным сном внутри затопленного корпуса подводной лодки. Не стоит рисовать в воображении, как из-за аварии один за другим стали выходить из строя системы жизнеобеспечения подлодки, как проникала внутрь ее прочного корпуса забортная вода, под напором хлестала сквозь прочнейшие, казалось бы, перегородки. Как смертельный ужас охватывал каждого находившегося на терпящем бедствие судне, как исчезала, гасла надежда на спасение и сменялась леденящей уверенностью в неотвратимости, неизбежности гибели, когда начинаешь завидовать своим товарищам, погибшим мгновенно: они не успели понять, почувствовать, что им конец. Нет, лучше не думать обо всем этом!

И тем более надо стараться не думать о том, что один из покоящихся внутри затопленной подлодки был тем, кто дал жизнь тебе, кого ты сам почти не знал и не помнишь теперь, но кто стал для тебя самым дорогим, близким и любимым человеком. Лучше не думать о том, что это широкое, немного обветренное, часто колючее, обросшее щетиной лицо, сильные, но добрые руки теперь находятся там, навсегда остались прочно запаянными в корпус затонувшей подводной лодки.

Те, кто остался там, на глубине, ничего не узнают о тех, кто скорбит о них на берегу. Они не услышат, как гремит из динамиков небольшого гидрографического судна торжественно и печально государственный гимн, не увидят, как мерно колышется на мутно-серых, ртутных волнах венок из алых тюльпанов. Тот, кто бросил на воду эти тюльпаны, стоит и скорбно смотрит, как гонимые волной цветы медленно отдаляются от борта гидрографического судна, и верит, что море донесет и опустит их точно на то место, где покоится корпус затонувшего подводного судна.

Кавторанг деликатно кашлянул, облокачиваясь на поручни рядом с продолжавшим неотрывно смотреть на серую поверхность моря Полундрой, вздохнул печально, виновато.

– Ты, старлей, извини, – заговорил наконец он. – Был я неправ, когда отказал поначалу тебе... Совсем чокнулся я на берегу из-за этих денег, траншей, фрахтов, контрактов. Какие, к черту, деньги! Бегаешь, суетишься ради них, на всякие большие и маленькие подлости идешь. А что толку? Чем все это кончится? Все равно же будем лежать и гнить в земле, равные перед богом и людьми. Верно я говорю, старлей?

Полундра, которому теперь больше всего хотелось, чтобы его оставили одного со своей скорбью, ничего не ответил, а продолжал как зачарованный смотреть на воду.

– Вот видишь! – поняв молчание своего подчиненного как знак согласия, продолжал Мартьянов. – Вот здесь, в море, самая достойная кончина для нашего брата моряка! Самая чистая и прекрасная! Не то что за этими погаными деньгами гоняться. Деньги, сколько бы их у тебя ни было, от смерти все равно не спасут. Правда ведь?