голос ему говорит, но музыка Бетховена ему аккомпанировала, и на губах Жана-Батиста появилась горькая усмешка.

Раздались аплодисменты. Я сняла перчатки, чтобы хлопать громче. Неловко и застенчиво м-сье ван Бетховен поклонился и показал на музыкантов, которыми он был так недоволен. Они также встали и поклонились. Им захлопали сильнее.

Рядом с Жаном-Батистом было теперь три адъютанта. Их лица были полны внимания, но Жан-Батист встал, протянул руки и помог м-сье Бетховену, этому увальню, человеку ниже себя по положению, спуститься с эстрады, как будто это был самый почетный его гость.

— Спасибо, Бетховен, — сказал он просто. — От всего сердца — спасибо!

Рябое лицо музыканта казалось умиротворенным и совсем не усталым. Глубоко посаженные глаза горели живым огнем.

— Помните, генерал, как вы играли мне однажды вечером Марсельезу? Это было в Вене, в посольстве.

— Я играл на пианино одним пальцем, — сказал Жан-Батист, смеясь.

— Тогда я впервые услышал ваш гимн. Гимн свободной страны. — Чтобы встретиться с глазами Жана- Батиста Бетховену приходилось задирать голову. — Я вспомнил об этом вечере, когда писал симфонию. Поэтому я хотел посвятить ее вам, молодому генералу французского народа…

— Я уже не молодой генерал, Бетховен.

Бетховен не ответил. Он смотрел на Жана-Батиста, не отводя взгляда. И Жан-Батист прокричал еще раз:

— Я уже не молодой генерал…

Бетховен не ответил. Я заметила, что три офицера сзади Жана-Батиста переступают с ноги на ногу от нетерпения.

— Тогда пришел другой и пронес клич вашего народа через все границы, — сказал Бетховен веско. — Поэтому я и хотел посвятить ему эту симфонию. Как вы думаете, генерал Бернадотт?

— Монсеньор! — хором поправили его все три адъютанта Жана-Батиста. Жан-Батист сердито махнул рукой.

— Через все границы, Бернадотт, — повторил Бетховен серьезно. Потом он улыбнулся. У него была чистосердечная улыбка, почти детская. — В тот вечер в Вене вы рассказывали мне о Правах человека. Раньше я ничего не знал, я не занимался политикой. И вы играли мне ваш гимн одним пальцем, Бернадотт.

— И вот что вы из него сделали, Бетховен, — взволнованно сказал Жан-Батист.

Настало молчание.

— Монсеньор! — сказал один из адъютантов.

Жан-Батист выпрямился, провел рукой по лицу, как бы желая стереть воспоминания.

— М-сье ван Бетховен, я от всей души благодарю вас за концерт. Желаю вам благополучного путешествия в Геттинген и от всего сердца надеюсь, что профессор вам поможет.

Потом он повернулся к нашим гостям — офицерам гарнизона, их женам и представителям высшего света Ганновера:

— Я должен проститься с вами. Завтра я выступаю с моим войском, — сказал он, раскланиваясь. — Приказ императора. Спокойной ночи, медам и месье.

И он предложил мне руку. Да, мы были счастливы в Ганновере!

Желтый свет свечей боролся с серым рассветом, когда Жан-Батист простился со мной.

— Ты сегодня же уедешь с Оскаром в Париж, — сказал он.

Фернан уже приготовил походное снаряжение Жана-Батиста; расшитый маршальский мундир, заботливо накрытый чехлом, был убран в большой сундук. Серебряные приборы на двенадцать персон, погребец и походная кровать были готовы к походу.

Жан-Батист был одет в простой походный мундир без украшений с генеральскими эполетами.

Я взяла его руку и приложилась к ней щекой.

— Девчурка, пиши мне чаще! Военный министр…

— Направит к тебе мои письма. Я знаю, — сказала я. — Жан-Батист, неужели этому никогда не будет конца? Неужели так будет всегда?

— Поцелуй за меня Оскара покрепче, девчурка!

— Жан-Батист, я тебя спрашиваю: неужели это никогда не кончится?

— Приказ императора: покорить и занять Баварию. Ты замужем за маршалом Франции, и ничто не должно тебя удивлять, — ответил он безжизненным голосом.

— Бавария… А когда ты завоюешь Баварию? Ты приедешь в Париж повидаться со мной или мы вместе вернемся в Ганновер?

— Из Баварии мы пойдем на Австрию.

— А потом? Больше уже нет границ, которые нужно защищать! У Франции нет границ! Франция…

— Франция — это Европа, — сказал Жан-Батист. — И маршалы Франции должны маршировать, дитя мое. Это приказ императора.

— Когда я представляю себе, сколько раз раньше тебе предлагали взять власть в свои руки… Если бы вы тогда…

— Дезире! — Его резкий оклик заставил меня замолчать. Потом он сказал тихо: — Девчурка, я начал простым солдатом и никогда не учился в военной школе, но я не представляю себе, чтобы я мог вылавливать корону из сточных канав! Не забывай этого! Не забывай никогда!

Я погасила свечи. Сквозь щели в занавесях просвечивалось бледное и безжалостное утро прощанья.

Когда я собиралась сесть в карету, доложили о приходе м-сье ван Бетховена. Я была уже в шляпе, Оскар рядом со мной гордо держал свой маленький саквояж, когда Бетховен вошел. Медленно, неуклюже он подошел ко мне и торжественно поклонился.

— Я хотел бы… — бормотал он, но потом приободрился. — Я хотел бы, чтобы вы передали генералу Бернадотту, что я не могу посвятить свою симфонию императору Франции. Это было бы неуместно. — Он сделал паузу. — Я назову эту симфонию «Героическая». В память о несбывшейся надежде, — сказал он со вздохом. — Генерал Бернадотт меня поймет.

— Я передам ему, и он, конечно, поймет вас, месье, — сказала я, протягивая ему руку.

— Знаешь, мама, кем я хочу быть? — спросил Оскар, когда наша карета катилась уже по этой длинной, бесконечно длинной дороге. — Я хочу быть музыкантом.

— Я думала сержантом или маршалом, как папа. Или торговцем шелком, как дедушка, — сказала я, думая о другом. Уже давно я положила дневник на колени и писала.

— Я решил. Я хочу быть музыкантом. Композитором, как м-сье ван Бетховен. Или королем.

— Почему королем?

— Потому что, если ты король, то можешь делать добро многим людям. Мне рассказывал один лакей во дворце. Раньше в Ганновере был король. Раньше, чем император прислал туда папу. Ты знала об этом?

Теперь даже мой шестилетний сын понял, как я невежественна!

— Композитором или королем, — он настойчиво.

— Тогда уж королем, — сказала я. — Это легче!

Если бы я знала, где находится Понте-Корво! Конечно, завтра утром я узнаю это из газет. Чего же ради ломать над этим голову?

Лучше я запишу все, что произошло с тех пор, как я вернулась из Германии.

Оскар болел коклюшем. Друзья избегали бывать у меня, боясь заразить своих детей. Я хотела возобновить занятия танцами, но месье Монтель тоже побоялся заразиться. Эта старая балерина в штанах также боится детских болезней, как Жозефина прыщика на своей эмалевой щечке.

Вообще-то мне повезло, что не нужно было заниматься танцами. Последнее время я что-то очень устала. Оскар кашляет и его рвет в основном ночью, и я поставила его кроватку в свою спальню, чтобы самой вставать к нему.