— А здесь у меня он оставил свой щит.

— Для чего же он так сделал? — спросил сэр Гавейн.

— Для того, — отвечала девица, — что его собственный щит хорошо знаком всем благородным рыцарям.

— Ах, благородная девица, — сказал сэр Гавейн, — не соблаговолите ли вы дать мне взглянуть один раз на этот щит?

— Сэр, — она отвечала, — он у меня в комнате, покрытый чехлом, и если вы последуете за мною, вы его увидите.

— Нет, нет, — сказал сэр Барнард своей дочери, — лучше пошлите за этим щитом.

Когда же щит был принесен, сэр Гавейн снял с него чехол, и когда он увидел щит, он сразу узнал, что это щит сэра Ланселота и его герб.

— А, милосердный Иисусе! — воскликнул сэр Гавейн. — Теперь на сердце у меня еще тяжелее, чем было прежде.

— Отчего? — спросила девица Элейна.

— На то есть немалая причина, — отвечал сэр Гавейн. — Значит, рыцарь, которому принадлежит этот щит, и есть ваш возлюбленный?

— Да, воистину так, — она отвечала, — его я люблю. Молю Господа, чтобы и он меня полюбил!

— Пошли Бог вам удачи, — сказал сэр Гавейн, — прекрасная девица, ибо вы правы, ведь если ваш избранник — он, значит, вы любите благороднейшего рыцаря в мире и мужа величайшей славы.

— Я и сама так думала, — сказала девица, — ибо ни один знакомый мне рыцарь прежде не внушал мне любви.

— Дай Господи, — сказал сэр Гавейн, — вам вкусить радость друг с другом, но только это весьма сомнительно. Однако воистину, — сказал сэр Гавейн девице, — можно сказать, что вам выпала удача, ибо, сколько я знаком с этим благородным рыцарем, а тому вот уже двадцать четыре года, никогда прежде ни я сам и никто из рыцарей, ручаюсь, тоже не видел и не слышал, чтобы он на турнирах и в поединках носил знак какой-нибудь дамы или девицы. И потому, прекрасная девица, вам должно быть ему признательной. Но боюсь, — сказал сэр Гавейн, — что вы уже никогда не увидите его в этом мире, и это величайшей жалости достойно.

— Увы, — молвила она, — как это возможно? Разве он убит?

— Этого я не сказал, — отвечал сэр Гавейн, — но знайте, что он, сколько можно заключить, был прежестоко ранен, и, судя по его виду, он, всего вернее, сейчас умер, а не жив. И знайте, что он — сам благородный рыцарь сэр Ланселот, ибо я узнал его по щиту.

— Увы! — воскликнула Прекрасная Дева из Астолата, — возможно ли это? Как он был ранен?

— Воистину, — отвечал сэр Гавейн, — его ранил тот, кто всех более его любит. Ручаюсь, — сказал сэр Гавейн, — что, если бы рыцарь, ранивший его, знал правду, что он ранил сэра Ланселота, это было бы для него величайшим горем, когда-либо им испытанным.

— Мой любезный отец, — сказала тогда Элейна, — прошу у вас изволения на то, чтобы мне отправиться разыскивать его, а иначе, я знаю, я сойду с ума. Ибо я ни за что не успокоюсь, покуда не найду его и моего брата сэра Лавейна.

— Поступайте по своему желанию, — отвечал ей отец, — ибо я от души печалюсь ранам этого достойного рыцаря.

В тот же час собралась девица в путь и простилась с сэром Гавейном, горько плача и печалясь. А сэр Гавейн на следующее утро явился к королю Артуру и поведал ему о том, как он нашел щит сэра Ланселота на хранении у Прекрасной Девы из Астолата.

— Я все это знал и раньше, — отвечал ему король Артур, — вот почему я и не позволил вам принять участие в турнире; ибо я видел его, когда он поздним вечером прибыл в Астолат и остановился на ночлег. Но вот что дивит меня весьма, — сказал король Артур, — как это он согласился носить знак дамы на своем шлеме? Прежде я никогда не видел и не слышал, чтобы он носил знак хоть одной женщины на свете.

— Клянусь головой, сэр, — сказал сэр Гавейн, — Прекрасная Дева из Астолата любит его всей душой. К чему это все приведет, я не знаю. Но сейчас она отправилась на поиски его.

Вскоре король и все остальные прибыли в Лондон, — и там сэр Гавейн открыл всему двору, что рыцарем, завоевавшим первенство на турнире, был сэр Ланселот. И когда сэр Борс услышал об этом, уж конечно, он опечалился жестоко, и все его сородичи тоже. Но когда узнала королева, что это сэр Ланселот носил на шлеме алый рукав Прекрасной Девы из Астолата, она от гнева едва не лишилась рассудка. Она послала за сэром Борсом Ганским и призвала его явиться к ней без промедления.

И как только он к ней явился, сказала королева так:

— А, сэр Борс! Слышали ли вы, как сэр Ланселот коварно меня предал?

— Увы, госпожа, — отвечал сэр Борс. — Боюсь, что он предал сам себя и всех нас.

— Пусть, — сказала королева, — хоть бы он и погиб, мне все равно, ибо он — коварный рыцарь- изменник.

— Госпожа, — сказал сэр Борс, — прошу вас, не говорите так больше, ибо, знайте, я не могу слышать о нем такие речи.

— Почему это, сэр Борс? — сказала она. — Разве я не могу назвать его изменником, если он носил во время турнира в Винчестере на своем шлеме чей-то красный рукав?

— Госпожа, — отвечал сэр Борс, — что он носил этот рукав, меня и самого печалит, но, ручаюсь, он это сделал не из злого умысла, — он для того нацепил этот красный рукав, чтобы никто из сородичей не мог его признать. Ибо до этого дня ни один из нас никогда не видел и не слышал, чтобы он носил знак какой- нибудь девицы, дамы или благородной женщины.

— Позор ему! — воскликнула королева. — И ведь, при всей его заносчивости и бахвальстве, вы выказали себя лучшим рыцарем, чем он.

— Нет, госпожа, не говорите так больше никогда, ибо он одолел меня и моих товарищей и мог бы нас убить, если бы только захотел.

— Позор ему! — сказала королева. — Я слышала, как сэр Гавейн рассказывал перед господином моим Артуром, что нет слов передать, какая любовь между ним и Прекрасной Девой из Астолата.

— Госпожа, — сказал сэр Борс, — я не могу запретить сэру Гавейну говорить, что ему вздумается, но что до господина моего сэра Ланселота, то я могу поручиться: он не любит ни одну девицу, или даму, или благородную женщину, но всех их почитает в равной мере. И потому, госпожа, — сказал сэр Борс, — можете говорить что хотите, но знайте, что я поспешу на его поиски и найду его, где бы он ни находился, и Бог да пошлет мне о нем добрые вести!

И на этом мы их оставляем и поведем речь о сэре Ланселоте, который лежал, страдая от жестокой раны. Когда прекрасная девица Элейна прибыла в Винчестер, она обыскала там все окрестности, и, по счастью, брат ее сэр Лавейн как раз прискакал на луг погарцевать и погорячить застоявшегося коня. И лишь только девица Элейна завидела его, она сразу его узнала и стала кричать ему громким голосом, покуда он не расслышал и не подъехал к ней. И вот спрашивает она своего брата:

— Как поживает господин ваш сэр Ланселот?

— Кто сказал вам, сестра, что имя моего господина — сэр Ланселот?

И тогда она рассказала ему, как сэр Гавейн узнал его по его щиту.

Поскакали они вместе и добрались до подворья отшельника, и там она сошла с коня. И отвел ее сэр Лавейн к сэру Ланселоту, и когда она увидела его столь больного и бледного на ложе, то не могла произнести ни слова, но вдруг упала без чувств на землю. И так она пролежала долгое время. А когда пришла в себя, то закричала так:

— О господин мой, сэр Ланселот! Увы, почему лежите вы здесь в болезни?

И снова лишилась чувств. Тогда сэр Ланселот попросил сэра Лавейна, чтобы он поднял ее и принес к его ложу. И когда она опять пришла в себя, сэр Ланселот поцеловал ее и сказал:

— Прекрасная девица, что с вами? Ведь вы причиняете мне еще большую боль. Почему вы так убиваетесь? Ведь если вы прибыли утешить меня, то добро вам пожаловать. Что же до этой моей легкой раны, то я от нее скоро уже оправлюсь, милостью Божией. Но я диву даюсь, — сказал сэр Ланселот, — откуда известно вам мое имя?