некоторую неуверенность. Их дела так редко поспевают за обещаниями. А что скажете вы?

Чарди на секунду задумался. Потом ответил:

– Нет. Еще какое-то время не поймают. Они все время забывают, что это я обучал его.

– Самомнение взыграло, мистер Чарди? Как мило. Значит, нас таких уже двое.

Возвышение Ланахана было внезапным и неслыханным: он отчитывался непосредственно перед Мелменом. Он звал заместителя директора «Сэм». Между ними не стоял Йост; целый пласт словно вычеркнули из иерархии. Йоста, епископа, больше не было; Ланахан отчитывался непосредственно перед Сэмом, кардиналом. На него возложили ответственность, руководство, власть. У него появились подчиненные. Он обзавелся приятными маленькими привилегиями – водителем, секретаршей, чашкой, в которой, словно по волшебству, никогда не иссякал кофе.

– И они, похоже, ладят друг с другом? – в своей слегка заинтересованной манере спросил Сэм, имея в виду Чарди и Данцига.

– Да, Сэм. – Майлз потер подбородок, на котором только сегодня утром лопнул прыщ. – Пол чем-то нравится Данцигу. Мои люди никак не могут понять чем.

Мелмен откинулся на спинку кресла.

– В Поле, без сомнения, есть что-то располагающее.

– Да.

– У него обаяние старого фронтовика. Кое у кого из ветеранов, еще со времен управления стратегических служб, оно тоже было. И у нескольких ребят из отдела спецопераций тоже. Но теперь остался один Пол. Такое может вскружить голову.

– Ну…

Нет, Ланахан не собирался противоречить Сэму ни в чем существенном, и все же он намерен был время от времени вставлять какое-нибудь безобидное возражение, чтобы не прослыть безъязыким подхалимом.

– …при определенной инфантильности характера, да, согласен. Бедняга Тревитт любил Чарди, и посмотрите, чем это закончилось. Меня удивляет, – самоуверенно бухнул он, – что такой реалист, как Данциг, мог клюнуть на такого дешевого артиста, на ковбоя вроде Чарди.

– Он напуган, Майлз. Вот в чем корень.

– Надо думать.

– Ты приглядываешь за ними? Я хочу сказать, не привлекая излишнего внимания?

– Да, Сэм. Разумеется.

– Что-то еще?

Ага. Похоже, настал удачный момент, чтобы выложить Сэму историю с Тревиттом в Мексике и его тайной связью с Чарди через школу Пресвятой Девы, которую Ланахан приберегал на более удобный случай. Он окинул быстрым взглядом нарядный кабинет Мелмена и склонился вперед, как будто собирался заговорить.

– Да, вот еще что, Майлз, – перебил Сэм. – Я давно хочу с тобой поговорить вот о чем. Я предвижу одну потенциальную проблему. С Данцигом я уже наткнулся на ее признаки.

Это что, проверка?

Ланахан ничего не сказал. У него до сих пор было такое чувство, будто он случайно угодил на аудиенцию к кардиналу.

– Майлз, они оба – Данциг и Чарди – имеют склонность к паранойе. Вполне подтвержденную документально, ты со мной согласен?

– Да.

– Меня беспокоит вот что: если эти двое споются, никому не известно, что им взбредет в голову. А в нашем деле определенные идеи могут быть крайне опасными. Помнишь панический страх перед двойными агентами, который охватил всех в середине семидесятых? Нет, разумеется, откуда тебе, ты же тогда только начинал. И уж тем более ты не можешь помнить пятидесятые, когда начинал я. В любом случае, подобное происшествие может пустить ко дну целый отдел, целый директорат. Всю контору. Улавливаешь?

Сэм буравил Майлза взглядом. У него были светлые, непроницаемые глаза. Сэм был представительный мужчина. Обходительный, блестящий Сэм. Каждому хотелось бы иметь хоть капельку знаменитого невозмутимого обаяния Сэма.

– Да, сэр, – кивнул Ланахан.

– Давай определим первый принцип твоих действий. Так сказать, краеугольный камень, основу. А заключается он в том, что прежде всего, это обеспечение безопасности. Вопрос защиты. Возможно, даже защиты Данцига от него самого. Пока ты видишь это в таком свете и помнишь, что враг – Улу Бег и собственная паранойя Данцига, ты сможешь удержаться в рамках.

Против чего Сэм его предостерегает?

– Майлз, ты молодчина. Тебе удалось очень рано выдвинуться на ответственную должность в важной операции. Ты понимаешь, что есть люди, которые годами пытались пробиться туда, где сейчас находишься ты, но так ничего и не достигли?

Мелмен улыбнулся, показав ровные белые зубы. Его обаяние, скрытое от глаз широкой общественности, было известно на все управление. В нем не было ни напористости, ни задора; это было скорее что-то теплое, обволакивающее. Он словно бы включал тебя в сговор против всего мира, словно бы говорил: ты и я вдвоем спиной к спине выстоим против всех чужих.

Ланахан, хотя и подпал под его власть, в то же время помнил, что это обаяние – лишь стратегия поведения, метод манипуляции. Но его одолевало невыносимое искушение как-то отплатить Мелмену за привилегию быть включенным в его круг. Он словно бы находился в присутствии вдохновенного священника, великого священника, и ему страстно хотелось покаяться в каком-нибудь грехе, чтобы этот человек мог даровать ему прощение.

Тревитт в Мексике.

– Сэм…

– Погоди, Майлз. Дай мне договорить.

Он впился в Ланахана своим спокойным взглядом, полностью подчиняя его себе.

– Пол ненавидит нас. Ты должен понимать, хотя не знаю, достаточно ли ты взрослый для этого, что он за человек. Какую злобу он способен затаить. Ум определенного склада может сфокусироваться, зациклиться на какой-то ситуации и вывернуть ее наизнанку. И начать верить – искренне верить – в собственное ее видение. Это еще одна демонстрация человеческой способности к самообману, власти человеческой воли над действительностью. Чарди наделен этой способностью; это характерное свойство фанатиков, и именно оно делает их такими могущественными, такими влиятельными, такими поразительными людьми. В каком-то смысле я восхищаюсь этой способностью и жалею, что сам не наделен ею ни в малейшей мере. Для таких людей признать что-то отличное от собственного видения значит обречь себя. Их сила в их воле, в их абсолютизме, слабость – в их негибкости.

– Майлз, – он в упор взглянул в маленькие темные глазки Ланахана, приморозив того к спинке стула, – ты видел его досье. Русские перепахали его, они сломали его пополам. Он сдал им курдов и свою любимую женщину и тем самым навеки оттолкнул ее, восстановил против себя самым беспощадным образом. Только не заблуждайся, любовь для такого человека, как Чарди, – очень могущественная, почти магическая сила. Ты не представляешь себе, как человек вроде него нуждается в ней. Так что одному богу известно, какими измышлениями он прикрыл собственное предательство, и одному богу известно, что сделала с ним гибель этой женщины.

Ланахан кивнул. Его переполняла необычайная вера; вера в свою собственную церковь, в ЦРУ, в Сэма. Часть мудрости Сэма как будто излилась в его душу.

– Майлз, придет время, и он станет испытывать тебя. Он потребует от тебя сделать выбор. Выбор между ним и нами. И предупреждаю тебя, он может быть очень притягательным. Он наделен той суровой