– Где Чарди?

– Садись в машину, живо, – приказал кто-то.

– Где Чарди?

– Садись, тебе говорят. Данциг удрал. Все на ушах стоят.

Эта новость прозвучала для Ланахана, как гром среди ясного неба. Похоже, Данциг все-таки сорвался; Майлз понимал, что ему следовало бы находиться там. Данциг, совершенно один, в смятении, бродит по улицам. В оперативном директорате небось страшный переполох.

Он уселся в машину.

– Мне нужно связаться с Чарди. С ним есть связь по рации или еще как-нибудь?

– Сегодня вечером связь по рации есть со всеми, – сказал кто-то на переднем сиденье и протянул ему микрофон. – Ваши позывные – Шланг-три. Чарди – Шланг-один. Наш штаб – Канделябр.

Майлз фыркнул. Ох уж эти фэбээровцы с их идиотскими играми! Он нажал кнопку микрофона и, чувствуя себя дурак дураком, произнес:

– Шланг-один, это Шланг-три. Прием? Слышите меня? Пол, вы меня слышите?

Последовавший ответ был молниеносным и яростным.

– Шланг-три, это Канделябр, а ну вон из эфира, нам нужен этот канал!

– Идите к черту, Канделябр. Шланг-один, это Шланг-три. Чарди! Чарди, это Майлз, вашу мать!

Ответа не было.

Улу Бег дождался, когда глаза привыкнут к темноте, которая была не совсем полной. На колоннах горели знаки; дальняя дверь была чуть приоткрыта, и по полу протянулась длинная полоса света. Тени расступались от этой светящейся полосы на цементе, и курд понимал, что ступить на нее равносильно смерти.

Но ему было все равно. Один Данциг имел значение.

– Улу Бег, выслушай меня, – прозвенел под низким потолком голос.

Но курд не стал слушать. Вместо этого, лежа плашмя, с умолкшим «скорпионом» на сгибе руки, он ящерицей пополз вперед.

Перебрался Данциг на другое место или нет? Наверное, нет. Он не производил впечатления подвижного человека, каковы бы ни были обстоятельства. Курд попытался разглядеть толстяка, но в темноте ничего не было видно.

– Улу Бег! – крикнул Чарди. – Это русская игра. Этот толстяк ничего не значит.

Курд полз вперед.

– Улу Бег! Этот русский, Спешнев, убил твоих сыновей.

Курд продвигался вперед. Не станет он слушать. Но в этот последний, решающий миг воспоминание о сыновьях снова накатило на него. Сыновья: их запах, который он так любил, – его больше нет. Их нежные ресницы, их совершенные пальчики, их теплое дыхание, их живость и неиссякаемая энергия – ничего этого больше нет. Воспоминание пронзило его.

В ушах у него прозвучал голос Спешнева (тот инструктировал его в Ливии): «Это Данциг убил твоих сыновей, предал их, обрек на смерть».

У русского была фотография их тел.

«Смотри. Из своего кабинета в Америке, за десять тысяч миль, он отдал приказ предать смерти неуемных курдов, предать смерти твоих мальчиков».

«Дай мне сил продержаться еще всего одну минуту, – подумал он. – А потом убивай меня, Чарди. Убивай».

– Улу Бег! Не вынуждай меня убить тебя! – подал голос Чарди.

– Ради бога, – всхлипнул где-то неподалеку Данциг, – спасите меня, Чарди, ради бога, спасите меня, пожалуйста.

С криком, наполненный рыданием, Улу Бег вскочил и разрядил обойму на голос. Раскаленные гильзы полетели из патронника, едко запахло пороховой гарью, там, где выстрелом задевало что-то, замелькали искры. В воздухе свистели летящие рикошетом пули. Потом затвор отскочил: закончились патроны.

Курд вставил новый магазин.

Он принялся озираться в темноте, но ничего не увидел. Он оглянулся назад и услышал перед собой всхлипы. Улу Бег сложил металлический приклад, защелкнул его. Потом поднялся и пошел к Данцигу. Толстяк жался к двери и тихонько всхлипывал.

– Naman, – произнес он. Смерть.

– Не стреляй!

Это был Чарди, он стоял у курда за спиной, так близко, что тот почти ощущал затылком его дыхание.

– Не стреляй! Пожалуйста, не стреляй.

Фургон остановился.

– Товарищ полковник, вы точно уверены?

– Ну да, – ответил Спешнев. – Это совершенно необходимо.

– У нас есть техники, – сказал молодой мужчина. – Толковые и опытные.

– Степаныч, вы всегда печетесь о моем благе, да? Я тронут. Но у меня и самого есть кое-какой опыт. К тому же, я уже давно ждал этого момента.

– Зря вы не позволили мне послать группу подстраховать вас.

– Ну нет. Слишком хлопотно. Не берите в голову.

– Вы точно уверены, товарищ полковник?

– Да. В себе, – улыбнулся Спешнев.

На теплом весеннем ветерке его волосы растрепались. Он развернулся, открыл дверцу и вышел на улицу.

– Прибор при вас?

– Разумеется, – ответил полковник. – Вот он, здесь.

Русский похлопал себя по боку под мышкой, и его собеседник понял, что там стандартное для КГБ бесшумное орудие убийства, крошечный пневматический пистолет, стреляющий маленькими капсулами с токсином, который не оставлял в организме следов.

– А на непредвиденный случай?

– Ну разумеется, Степаныч. «Люгер».

Он улыбнулся, и молодой русский поразился его спокойствию. Вся операция висела на волоске, и старый полковник намеревался собственноручно завершить ее. У молодого человека защипало в носу – он всегда был склонен к сантиментам. Однако он взял себя в руки и лишь взглядом проводил Спешнева, который уже двинулся к зданию.

– Не стреляй! Пожалуйста, не стреляй, – услышал Чарди свой собственный, до безумия вежливый голос.

Он держал курда на мушке своего «ингрэма» с расстояния ярдов пятнадцати. В угаре момента пистолет казался немыслимо тяжелым. Он был горячим на ощупь. Чарди ощущал его под пальцами, ощущал его тяжесть, его теплоту, его шероховатые детали.

– Не стреляй! – повторил он снова.

Голос у него дрогнул, зазвучал хрипло. Было так темно, секунды стремительно утекали прочь.

Курд стоял у колонны совершенно неподвижно, как изваяние, держа перед собой пистолет.

– Это все подстроено, – начал убеждать его Чарди. – Подстроено русскими. Эта история началась очень давно, она…

Ему не хватало воздуха. Тело покрылось испариной. Здесь было так жарко, в этом подземелье, и пахло машинами и бензином.

– Спешнев, – додумался он произнести.

Если он сможет высказать это, заставит курда понять…

– Это Спешнев…