электронной разведки. Его предложения оказались удачными, и Ричардс отправился не на поля сражений, а в военные лаборатории в Санта-Монике. После демобилизации он тоже пришел в ЦНПИ.

Близнецы— вундеркинды! Росс улыбнулась.

— Привет, Джан! — сказал Герхард.

— Как дела, Джан? — сказал Ричардс.

Они обменялись рукопожатием. Эти двое были единственными в Центре, кто осмеливался обращаться к Макферсону просто «Род». И Макферсон смирился с этим.

— Все отлично, — ответила она. — Мы представляли нашего пациента третьей стадии на конференции. Я хочу на него взглянуть.

— А мы как раз заканчиваем проверку его компьютера, — сказал Герхард. — Все в норме, — он указал на стол с микроскопом, окруженным множеством электронных датчиков и дисплеев.

— А где компьютер?

— Под стеклом.

Она присмотрелась повнимательнее. Пластиковый пакетик размером с почтовую марку лежал под окуляром микроскопа. Сквозь прозрачную оболочку она увидела плотную паутину миниатюрных электронных компонентов и проводков. Из пакетика торчали сорок контактов. С помощью микроскопа ребята исследовали все электроды — один за другим.

— Осталось проверить логическую цепь, — сказал Ричардс. — У нас на всякий случай есть страховочный блок поддержки.

Джанет подошла к полкам с картотекой и стала просматривать карточки тестов. Просмотрев несколько карточек, она спросила:

— А нет ли у вас психодексных карточек?

— Есть. Вон там, — сказал Герхард. — Тебе нужны пятипространственные или 'н' — пространственные?

— 'Н' — пространственные.

Герхард выдвинул ящик и вытащил лист картона.

Еще он вынул плоскую планшетку. К планшетке на цепочке был привязан заостренный металлический штырек, похожий на карандаш.

— Но это же не для вашего пациента третьей стадии? — спросил он.

— Для него, — ответила Росс.

— Вы уж и так использовали на него много психодексов…

— Нужна еще одна — для истории болезни.

Герхард отдал ей карточку и планшетку.

— Ваш пациент понимает, что с ним делают?

— Он понимает почти все.

Герхард покачал головой.

— Он, наверно, совсем спятил.

— Да, — сказала Росс. — В том-то все и дело.

На седьмом этаже она зашла в кабинет дежурных медсестер и попросила историю болезни Бенсона. В кабинете сидела новенькая.

— Извините, но родственникам не разрешается знакомиться с медицинскими записями.

— Я доктор Росс.

Сестра смутилась.

— Извините, доктор. Я не обратила внимания на ваш значок. Ваш пациент находится в палате семьсот четыре.

— Какой пациент?

— Малыш Джерри Питерс.

Доктор Росс подняла брови.

— Разве вы не педиатр? — спросила сестра.

— Нет, я психиатр Центра нейропсихиатрических исследований. — Она услышала гневные нотки в собственном голосе и расстроилась. Впрочем, разве она не привыкла с юности то и дело слышать: «Но вы же не хотите стать врачом, вы, очевидно, хотите стать медсестрой?» или «Ну, для женщины самое милое дело — педиатрия, то есть это самое естественное…»

— А, значит, вам нужен мистер Бенсон из семьсот десятой. Его только что…

— Спасибо! — Росс взяла историю болезни и пошла к палате Бенсона.

Она постучала — и услышала выстрелы. Потом открыла дверь. Свет был потушен — горел только ночник у кровати, но комната купалась в голубом сиянии, струящемся от телеэкрана. Человек на экране говорил:

— …умер, не успев упасть на землю. Две пули попали в сердце.

— Вы здесь? — спросила она и шире открыла дверь.

Бенсон поглядел на вошедшую. Он улыбнулся и нажал кнопку на панели около кровати — телевизор погас. Его голова была обернута полотенцем.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она и села на стул около его кровати.

— Голым, — ответил он и указал на полотенце. — Вот смех! Только когда тебя обреют наголо, осознаешь, сколько у тебя волос на голове. — Он дотронулся до полотенца. — Женщине, наверное, еще хуже.

Он поглядел на нее и сконфузился.

— Это совсем не смешно, — ответила она.

— Пожалуй, — он откинулся на подушку. — После этой процедуры я посмотрел в мусорную корзину — и просто оторопел. Как же много волос! Голове сразу стало холодно. Вот что самое занятное — то, что голове холодно. Потому мне и повязали полотенце. Я им сказал, что хочу взглянуть на голову — хочу, мол, посмотреть, как она выглядит лысой — а они говорят: лучше не надо. Ну, я подождал, пока они уйдут, потом пошел в ванную. А когда вошел туда…

— Да?

— …Я не стал снимать полотенца. — Он рассмеялся. — Не смог. Что бы это значило?

— Не знаю. А вы как думаете?

Он снова рассмеялся.

— Слушайте, почему психиатры никогда не отвечают на прямо поставленный вопрос? — Он закурил и бросил на нее надменный взгляд. — Мне сказали, чтобы я не курил. А я все равно буду.

— Какая разница? — Она внимательно смотрела на него. Похоже, он находился в хорошем расположении духа, и ей не хотелось портить ему настроение. Но, с другой стороны, негоже вступать с ним в панибратские беседы накануне операции на мозге.

— Несколько минут назад заходил Эллис, — сказал он, затягиваясь. — Он проставил на мне какие-то метки. Хотите посмотреть? — он чуть приподнял полотенце справа, обнажив бледно-белую кожу черепа. Под ухом виднелись два крошечных голубых крестика. — Ну и как? — ухмыльнулся он.

— Нормально, — сказала она. — Как вы себя чувствуете?

— Отлично. Просто отлично.

— Волнуетесь?

— Нет! А о чем волноваться? Не о чем. В ближайшие несколько часов я весь в вашем распоряжении — вашем и Эллиса…

— Мне кажется, перед операцией люди обычно волнуются.

— Ну вот опять — сердобольный психиатр. — Он улыбнулся, потом нахмурился и закусил губу. — Конечно, волнуюсь.

— Что вас тревожит?

— Да все! — он впился в сигарету. — Все буквально! Волнуюсь, как буду спать. Как буду чувствовать себя завтра. Как буду себя чувствовать, когда все кончится. А что, если кто-то допустит ошибку? Что, если я превращусь в овощ? А если больно будет? А если…

— Умрете?

— Ну да! И это тоже.