НУ ТАК ВОТ ТЕБЕ ЕЩЕ ОДИН.

НЕ НАДО СПАСИБО.

А Я ХОЧУ ЧТОБЫ ТЫ ЕГО ВЗЯЛ.

НЕТ СПАСИБО.

НУ-КА БЕРИ.

НЕТ СПАСИБО.

Я НАСТАИВАЮ.

НЕТ СПАСИБО.

— Что со «Святым Георгием»? — спросил Ричардс. — У него однотипные ответы.

— Это-то меня и беспокоит.

— И где же он «завис»?

— Я как раз это пытался найти, когда ты вошел.

Я НАСТАИВАЮ, ЧТОБЫ ТЫ ВЗЯЛ ОГУРЕЦ.

Я ОТКАЗЫВАЮСЬ.

— «Джордж»! — воскликнул Ричардс почти бессознательно.

ТОГДА БАНАН.

НЕТ.

— «Джордж» сдается! — сказал Ричардс — Он больше не святой!

НУ ТОГДА СЪЕШЬ И ОГУРЕЦ И БАНАН.

НЕТ СПАСИБО.

Я НАСТАИВАЮ.

ПОШЛА К ЧЕРТУ Я УБЬЮ ТЕБЯ…

…

…

По дисплею поползли ряды белых точек.

— Что это значит? Непечатная реакция? — спросил Ричардс.

— Не знаю. В первый раз такое вижу.

— Сколько раз проигрывалась эта программа?

— Сто десять раз против «Марты».

— Что-нибудь стирали?

— Нет.

— Черт меня побери, — сказал Ричардс. — Что-то у этого святого быстро лопается терпение. Надо будет…

Герхард кивнул и пошел к принтеру. Теоретически рассуждая, в том, что произошло, не было ничего удивительного. И «Джордж» и «Марта» были запрограммированы на обучение в процессе практики. Как и шахматные программы — там машины с каждым разом играли все лучше и лучше, — эта программа была составлена таким образом, что машина могла «выучивать» новые реакции. После ста десяти диалогов с «Мартой» «Джордж» вдруг перестал быть «святым». Он научился не быть святым в общении с Мартой — несмотря на то, что был запрограммирован на святость.

— Как я его понимаю, — сказал Ричардс и выключил компьютер. А потом они вместе с Герхардом стали искать ошибку в программе — если таковая была, — из-за которой и произошли столь странные вещи.

Джанет Росс сидела в пустом кабинете. Она взглянула на настенные часы: 9 утра — и перевела взгляд на письменный стол. На столе ничего не было за исключением вазы с цветами и ее записной книжки. Она покосилась на стул перед столом и громко произнесла:

— Как у нас идут дела?

Раздался щелчок, и из вмонтированного в потолок динамика донесся голос Герхарда:

— Нам надо еще несколько минут, чтобы отрегулировать уровень звука. Освещение нормальное. Хочешь, поболтаем?

Росс кивнула и бросила взгляд через плечо на стекло с зеркальным покрытием. Она увидела в нем свое отражение, но ей было известно, что за стеклом-перегородкой сидит Герхард перед мониторами и смотрит на нее.

— У тебя усталый голос, — сказала она.

— У нас проблемы со «Святым Георгием». Сегодня всю ночь с ним провозились.

— Я тоже устала. У меня проблемы кое с кем, кто далеко не святой.

Росс рассмеялась. Она говорила первое, что приходило в голову, пока Герхард налаживал звук, и не придавала большого значения своим словам. Но что правда, то правда: Артур далеко не святой. И не такое великое сокровище, каким он ей показался несколько недель назад, когда они познакомились. Она, по правде сказать, была немного без ума от него. («Без ума? Гм. Вы это так называете?» — представила она себе реакцию доктора Рамоса.) Артур был красив и богат. Желтый «Феррари». Море энергии и море обаяния. В его компании она чувствовала себя вполне раскованно и вполне женщиной. Он был способен на головокружительные, сумасбродные поступки — ну например, однажды он слетал с ней в Мехико поужинать: он знал там один ресторанчик, где пекли лучшие в мире маисовые лепешки. Она понимала, что это все ужасно глупо, но ей нравилось. И в каком-то смысле ей было с ним легко: не надо было говорить о лекарствах, больнице, психиатрии. Артура это совершенно не интересовало. Его интересовала она — как женщина. («Но не как сексуальный объект?» Черт бы вас побрал, доктор Рамос!) А потом, узнав его лучше, она вдруг поняла, что ей хочется поговорить с ним о своей работе. И обнаружила, к своему немалому удивлению, что Артур и слышать об этом не хочет. Артура ее работа пугала: у него явно были комплексы, связанные с профессиональными достижениями. Формально он был биржевым брокером — несложное ремесло для сына богача — и веско рассуждал о деньгах, инвестициях, норме прибыли, эмиссии акций. Но в его манере держаться было нечто агрессивное, точно подсознательно он все время пытался самоутвердиться в чужих глазах.

И потом она поняла то, о чем должна была бы догадаться с самого начала, — что Артура она привлекла главным образом своей самоуверенностью. Теоретически рассуждая, ее было куда труднее поразить, ошарашить и очаровать, чем какую-нибудь начинающую актриску-провинциалку, завороженно разглядывающую витрины дешевых универмагов. А потому она была более желанна.

Наконец эта странная роль начала ее утомлять, и она уже не испытывала никакого удовольствия от ощущения раскованности с ним. И вообще все это скоро стало ее раздражать. Она начала отмечать про себя знакомые признаки охлаждения: работы в клинике прибавилось, и ей приходилось отменять свидания. Когда же они виделись, она быстро уставала от его вальяжности и беспокойной энергичности, от его костюмов и его автомобилей. За ужином она смотрела на него и пыталась найти в нем то, что раньше обнаружила. И не могла — даже намека. А вчера она с ним порвала. Они оба давно поняли, что разрыв не за горами. Но отчего же это ее так расстроило?

— Ты что замолчала? — спросил Герхард.

— Не знаю, что говорить… Настала пора, когда все люди доброй воли должны прийти на помощь нашему пациенту. Юркая рыжая лиса прыгнула на перепуганную лягушку. Мы все стремимся ступить на широкую дорогу, ведущую на небеса… — Она замолчала. — Хватит?

— Еще немного.

— Мэри, Мэри, милая малютка, как всходят цветы в твоем садике? Извини, дальше не помню. Как