— И я никогда не встречалась с Робертом де Ниро.

— Я тоже.

— А в «Лабиринте любви» я появляюсь всего на восемнадцать секунд.

— А я вовсе не появляюсь.

— Тем хуже для Голливуда, — сказала Метте Мортенсен.

— Да, им, наверно, очень обидно.

— Мой агент сказал, что реклама полоскания для рта — это мой последний шанс.

— И как она прошла?

— Ужасно. Когда ее показали в кино, продажи упали на двадцать процентов. Они надеются, что в Норвегии пойдет лучше. Здесь все считают меня звездой.

— Ты и есть звезда, — сказал Маркус и, сам не зная почему, добавил: — Ты же… Сириус.

Сигмунд почувствовал, что должен что-нибудь сказать.

— Какие они все-таки гады, — сказал он. Оба посмотрели на него.

— Кто? — спросила Метте Мортенсен.

— Ну… — нервно сказал Сигмунд, — они, в общем.

Он отчаянно искал правильные слова.

— Я имею в виду… этих… этих судей, которые не выплатили тебе компенсацию за фотографии.

Метте засмеялась:

— Ну да, они были совершенно правы. Потому что мой агент все подстроил.

— То есть?

— Он считал, что это поможет моей карьере.

Теперь с Сигмунда было достаточно. Он тихо встал и пошел к двери.

— Пойду в холл и… поиграю немного в гольф, — сказал он.

Когда Сигмунд ушел, Маркус вдруг немного испугался, но когда он посмотрел на Метте, он понял, что она точно так же нервничает.

— Только никому не рассказывай, — попросила она.

Он покачал головой.

— И своему другу тоже.

— Нет. Я ему доверяю, как самому себе. Она засмеялась:

— Сомневаюсь.

— Да, но он здорово умеет хранить тайны. Когда ты уезжаешь?

— Я не уезжаю. Когда я спущусь, у меня возьмут интервью. И я рассажу, что решила закончить карьеру, потому что устала от этой суеты.

— А они тебе поверят?

— Это их дело.

Он на секунду задумался.

— Ди… Метте.

— Да.

— Я подумал, не могла бы ты…

— Что?

— Попросить этих фотографов не давать мои фотографии в газеты.

— Почему?

— Не знаю. Как-то это все неудобно.

— Хорошо, — сказала Метте.

— А если они откажутся?

— Тогда я откажусь от интервью.

Маркус вздохнул с облегчением:

— Большое спасибо.

Наступила небольшая пауза. Оба не знали, что сказать. И они смущенно друг другу улыбались.

— И что ты теперь будешь делать? — тихо спросил Маркус.

— Буду работать у отца в магазине. Подумай только, я, глупышка, буду работать в магазине.

Оба засмеялись.

— А ты что будешь делать, Маркус?

— Пойду в новую школу,— сказал Маркус и открыл ей дверь.

Была суббота в сентябре, и по вечерам уже становилось темно. Первый месяц в новой школе оказался не таким ужасным, как он боялся. По-прежнему несколько человек его дразнили, и прозвище Макакус он прихватил с собой из начальной школы. Но он сам объявил, что его так называли.

— Значит, тебя зовут Маркус Симонсен, — сказал учитель.

— Да, но обычно меня называют Макакусом.

Класс засмеялся, но смех был мягче. Трудно дразнить человека за то, как он сам себя называет.

— А еще я краснею, — сказал он, — и, в общем, довольно часто.

Тут смех стал еще мягче и в конце концов совсем затих.

Они попали в один класс вместе с Сигмундом и по-прежнему неспешно прогуливались взад-вперед по школьному двору, углубившись в удивительные разговоры.

— Фантазия, — говорил Маркус, — это не то, что ты думаешь, а то, что ты чувствуешь.

— Нельзя почувствовать фантазию, Маркус…

— Макакус.

— Хорошо, Макакус. Нужно думать, прежде чем почувствуешь.

— Нет, не нужно. Нужно чувствовать, прежде чем подумаешь.

— Это невозможно. Ты, например, не можешь почувствовать, что свету Сириуса восемь лет, прежде чем подумаешь об этом.

— И ведь нельзя подумать о свете, прежде чем не почувствуешь его.

Так они могли углубляться в споры и никогда не приходить к общему мнению. Никто не понимал, почему Маркус и Сигмунд подружились, но их это ничуть не заботило.

— Не обязательно все время все понимать, — говорил Маркус, и в кои-то веки Сигмунд соглашался.

У Эллен Кристины и Сигмунда начался роман, а Маркус и Муна целовались перед фаст-фудом однажды вечером в августе. Они оба покраснели. Все было замечательно, но когда она спросила, не научит ли он ее танцевать Маркушку, он сказал, что на самом деле не умеет танцевать. Он просто делал вид. Ее это поразило, и она сказала, что можно только мечтать, чтобы все мальчики были такими же скромными. Но таких скромных больше не было. Маркус, в сущности, согласился. Он единственный был Маркусом.

В это утро он сидел в комнате и писал письмо Роберту де Ниро. То есть писал не он. Писала молодая норвежская актриса Марика Симонсен. По-норвежски. Так он мог перестать думать. А потом можно будет перевести. Имея пятерку с минусом за последнюю контрольную по английскому, можно было рассчитывать, что перевод удастся.

Марика обратила внимание на мягкую складку вокруг рта у Роберта и интересовалась, был ли он на самом деле таким крутым, как в фильмах. Конечно, все это не ее ума дело, но она просто хотела написать, чтобы сказать, как бы одиноко он себя ни чувствовал, в Норвегии всегда будет безработная молодая актриса, которая его понимает. Он не обязан отвечать, но если ему будет не очень затруднительно, не мог бы он послать свой автограф ее младшему брату, Маркусу Симонсену. Он отличный парень, но не решается сам написать. На самом деле он просто невероятно труслив. Возможно, он самый трусливый в мире мальчик. Он боится всего, чего только можно бояться на этом свете: высоты и темноты, велосипедов, ледников и девочек.

Пока он писал, его все больше и больше трогало то, что он пишет, и когда он написал: «Но больше