– Где прятался?

– Я-то? И не прятался вовсе. Зачем мне прятаться? Разве я чего худое делал?

В большом черном провале ворот старого доходного дома, под лампочкой, на стуле сидел парень в кепке и медленно перебирал струны гитары. Вокруг него несколько девушек и парней молча лузгали семечки.

– Не сажали тебя? – спросил Балага.

– За что же меня сажать?

– А за Корнюшеньку? – усмехнулся Балага. – Или вы с ним так и не увиделись?

Жмакин молчал. Ему было понятно, что Балага спрашивает не из любопытства, что здесь замешана кодла, но в жмакинском кармане было письмо за подписью Калинина, завтра ему идти получать паспорт – чего же ему бояться? Расправы воровского судилища?

– Тебя, старый пес, кто подослал?

– Меня? – воскликнул Балага. – Меня-то? Да разве я? Да ты что? Ты как обо мне думаешь…

– Ну ладно, черт с тобой! – произнес Алексей. – Некогда мне болты болтать. А кодле доложи: плевал на них Лешка-Псих. Ясно?

Он резко, плечом вперед повернулся и пошел к Среднему проспекту, к почтовому отделению. Шел и слышал, что Балага не отстает от него, покашливает, постукивает посошком по плитам тротуара, словно слепой, стараясь не потерять его из виду.

– Жмакин! – наконец позвал он. – Леша!

– Чего? – замедляя шаг возле ярко освещенной витрины молочного магазина, спросил Алексей.

– Леша, – спеша и задыхаясь, заговорил Балага, – ты им скажи, на площади, скажи товарищу Лапшину, кто тебе Корнюху дал. Я дал, Балага. Я вас свел и дорогим нашим товарищам милицейским помог. Ты скажи, Лешенька, выручи старичка, что ж мне так-то и вовсе пропадать. За Корнюху тебе одному благодарность вышла, а я как? Пусть меня милицейские простят…

– Полицейские тебя простят, а не милицейские, – с жесткой усмешкой отрезал Жмакин. – Тоже, нашелся. Кодла тебя ко мне подослала, а ты два дела враз хочешь сделать. И нашим и вашим. И кодле рассказать, где ты меня отыскал, и к Корнюхиной амбе примазаться… Пошел, старый козел, отсюдова вон, понял?

– А если я в своей преступной жизни давно раскаялся? – зашипел Балага. – Если я тоже желаю на светлую дорогу жизни выйти? Знаю, ищут они меня, Балага все знает, но ты-то, гусь, разве Корнюху бы без меня повязал? Герой какой! Я тоже желаю благодарность заиметь, я тоже желаю премию, прописку…

Не дослушав, Жмакин опять зашагал к почте. Было тошно и мерзко на душе и хотелось уйти подальше от Балаги, забыть его или, может быть, ударить. Но он тащился и покряхтывал сзади и в почтовое отделение тоже вошел почти вместе со Жмакиным.

В окошечке Алексей взял бланк и долго сочинял телеграмму, которая никак не получалась. Измучившись, он подал какую-то ерунду. Здесь было написано и про Михаила Ивановича Калинина, но так непонятно и путано, что телеграфистка, раздражительная, морщинистая, с бархоткой на шее, велела переписать все короче. Жмакин опять уселся за стол. Балага поглядывал на него с мутной улыбкой, подбирал пальцем слезинки, кашлял. Телеграфистка позвала Жмакина из своего окошечка:

– Молодой человек!

Он подошел.

– В чем у вас, собственно, там дело? Объясните, я напишу.

– Дело ясное, – строго ответил он. – Я находился в заключении, в тюрьме, понятно?

– Понятно!

– Еще бы не понятно! – со смешком просипел, кашляя, Балага. – Очень даже понятно!

– Был несправедливый приговор, – громко сказал Жмакин. – То есть он справедливый, но не совсем…

– Вы упоминаете товарища Калинина, – сказала телеграфистка, – я не могу, не заверив…

Жмакин показал ей бумагу с подписью Михаила Ивановича.

– Замечательно! – сказала телеграфистка. – Я вас от души поздравляю.

– Спасибо, – сказал Жмакин. – А подпись напишите так: вечно твой Алексей.

– Вечно твой Алексей, – продиктовала себе телеграфистка. – Так. Семь рублей сорок три копейки…

На улице Жмакин сказал Балаге:

– Теперь проводи меня, раз так.

– Раз как? – испуганно не понял Балага.

– Раз ты в курсе. Я ни от тебя, ни от кодлы скрываться не намерен, ясно?

– Брось, Леха, чего ты, – заныл Балага. – Я за тебя очень даже рад, что ты вышел на светлую дорогу жизни…

– Кодле перескажи, – продолжал Жмакин жестко, весело и насмешливо, – Лешка Жмакин не сука, он сам один повязал вооруженного Корнюху, дело было чистое, а повязал за кровь. Кровь никому не положено проливать, а Корнюха ваш в кровище по колени. Скажи еще кодле, что теперь Жмакин имеет пистолет и никого к себе не подпустит, чтобы забыли даже навечно про меня. Все! Катись!

Балага снял картуз и поклонился.