– Я, кстати, на ней женат! – сказал летчик про Малышеву. – Приехал тогда – гол как сокол, она меня и приютила. Обогрела, понимаешь, накормила. А когда в саду я тебя увидел, ни за что не хотела подходить. «Он, говорит, нашу личную жизнь создал, а ты ему его жизнь ломаешь…»

– Хоть какую-то благодарность имеет! – нагло сказал Жмакин. – За мелкие шмутки свое счастье не отдаст!

Ему и впрямь казалось, что он здорово обижен.

– Да я не за себя! – виновато сказал Пичета. – Я в смысле профилактики. Свое, понимаешь, черт с ним, а вот…

– Принципиальный ты, – усмехнулся Алексей. – Ну, здорово принципиальный! За других мучаешься…

И, окликнув Малышеву, он сухо с ней попрощался, объяснив, что не может с ними «выпивать и закусывать», так как завтра ему работать с утра, а работа у него нелегкая, «не в самолетике летать!»

Так кончилось это приключение, и, хотя он и вышел из него вроде бы победителем, все равно на сердце было тошнехонько.

Никанор Никитич не спал, когда Алексей вернулся в часовню.

– Добрый вечер, – сказал Головин, – чайку не желаете?

Он отложил книгу, снял пенсне и, улыбнувшись доброй улыбкой, подошел к Жмакину.

– Ну? – спросил он, упираясь пальцами ему в живот. – Значит, завтра?

– Что завтра?

– А вы не знаете?

– Ничего я не знаю.

Оказалось, что в отсутствие Жмакина звонил Пилипчук: завтра Алексею получать права.

– Это как получать?

– Естественно, как всем. Сдадите экзамены и получите эдакую книжечку – водительские права.

И началась сумасшедшая ночь.

Почти до рассвета Никанор Никитич должен был экзаменовать Алексея. Он спрашивал и о правилах проезда регулируемых перекрестков при совместном движении различных транспортных средств, и про дегазацию автомобиля. Ему требовалось знать во всех подробностях, как наблюдают за дорогой через левое и правое плечо. Подробно и дотошно Жмакин докладывал ему схему главной передачи с коническими шестернями и схему дифференциала, кривошипно-шатунного и распределительного механизмов, систему смазки двигателя и способы устранения неисправностей системы питания.

Головин крутил пенсне на пальце, прихлебывал холодный чай, важно, словно и вправду был экзаменатором, наклонял голову, кивая на точные и короткие ответы Жмакина.

– Думаю, что вы в курсе предмета, – наконец сказал он. – Надо надеяться, что все будет отлично. Знания ваши фундаментальны, человек вы способный, даже одаренный…

Вот этого Жмакину говорить и не следовало. Во всяком случае, Лапшин никогда такой опрометчивой фразы бы не произнес, особенно на рассвете. С достоинством выслушав похвалы уважаемого им Головина, Алексей позволил себе с ним не согласиться. Иронически улыбаясь, он сказал, что не считает себя просто способным. Он еще всем покажет – каков он таков, некто Жмакин. Они у него слезами умоются – все эти шоферишки и инструкторишки. Пусть только дадут ему машину и права. Он не две и не три плановые нормы «ездок» будет выполнять, он переворот сделает в технике вождения грузомашин и в технике переброски грузов…

Уже совсем заря занималась, уже бедный Головин и засыпал и просыпался, уже заурчали во дворе автобазы прогреваемые машины «дальнобойщиков» перед выездами в далекие рейсы – Жмакин все хвастался. По его мнению, здесь вообще не было ни единого водителя, достойного управлять хорошей машиной. И заработки у них плохие исключительно по собственной вине.

– Вот увидите! – вдруг закричал Жмакин так громко, что бедняга Никанор Никитич проснулся и подхватился бежать. – Вот увидите, я с первой получки целиком в бостон и габардин оденусь. Я себе такие корочки куплю…

– А зачем же вам… корочки? – удивился Головин.

– В смысле ботинки…

– Ах, ботинки?

И старик опять задремал сидя. Он не смел лечь в этой жмакинской буре, в этом воющем смерче хвастовства, в этих бешеных раскатах мечтаний о том, как Жмакину предложат комнату, нет, не комнату, а квартиру, как ему автобаза сама все обставит и как почему-то его вызовут в Кремль.

– Куда? – вновь подхватился Головин.

– В Кремль! – непоколебимо твердо сказал Жмакин. – А что?

– Конечно, почему же, – закивал головой Никанор Никитич. – Непременно…

…Дядечка в очках в углу лапшинского кабинета шуршал журналом. Алексей погодя вспомнил – это тот самый дядечка, который в больнице, когда умирал Толя Грибков, сидел на подоконнике и кричал на Жмакина, чтобы тот не смел кончать с собой.

– Ну, дальше! – сказал Лапшин. Выражение лица у него было строгое.

– Дальше, Иван Михайлович, материальный фактор тоже кое-что значит…