В лапшинском кабинете, где расположился со своими папками Василий Никандрович Окошкин, Жмакин, подробно и ничего совершенно не скрывая, рассказал, как «воспользовался» вещами летчика и как «ввел в заблуждение» Малышеву. Оттого, что Жмакин называл Окошкина «Васей», Василий Никандрович слегка поморщился, словно бы побаливали у него зубы, но терпел, зная штуки Жмакина.

– Все? – спросил он довольно раздраженно, когда Алексей «закруглился».

– В основном, все.

– Тогда пойдите пройдитесь, я вас вызову.

– Новости! – удивился Жмакин. – Это зачем?

Но потерявший терпение Окошкин так на него взглянул, что Алексей, решив не портить отношения с человеком, когда-то им обиженным, взял у него из пачки папироску и пошел поболтать с Криничным.

– Кого это ты приволок? – поинтересовался Криничный.

– Опознал меня в скверике чертов летчик, – вздохнув, сказал Жмакин. – Привязался со своим чемоданом.

– А было дело?

– Было дело под Полтавой, дело славное, друзья, – сказал Жмакин и потрогал маузер. – Хорошо бьет?

– Ничего машина.

– Со временем заимею.

– С паспортом как дела?

– А никак. Тянут – бюрократы. Права днями получу, а паспорта и военного билета не имею. Вроде бы и не человек. Другие в армию идут, а я как собака…

– Навоюешь еще, успеется.

– Война-то будет?

– Война? Непременно. И большая. Иван Михайлович недавно рассказывал…

Отворилась дверь, и Окошкин сердитым голосом позвал Жмакина в лапшинский кабинет. Когда Жмакин вошел, Малышева сидела вся красная, а летчик негромко говорил:

– Вообще, наплевать, единственно что жалко – зажигалка там была дивная, ребята подарили…

– Да у тебя их десять, – со слезами в голосе воскликнула Малышева. – Десять или двадцать…

– Четыре! – кротко сказал летчик.

Он поднялся.

– Товарищ Пичета к вам претензий не имеет, – повернувшись к Жмакину, сказал Василий Никандрович, – но лично я считаю, что рано или поздно вам придется расплатиться за нанесенный ущерб…

– А какая это Пичета? – нарочно спросил Жмакин.

– Пичета – это я! – сказал летчик.

– Об чем речь! – воскликнул Алексей. – Гарантия есть, нужна только рассрочка. Если товарищ Пичета ошибочно предполагает, что я взял за всю свою кошмарную жизнь только его барахло, то он горько ошибается. С того чемодана обносков я не больно забогател, и на день, кажется, покушать не хватило…

Жмакин говорил, коверкая слова, юродствуя и распаляя себя. Теперь ему казалось, что он и впрямь глубоко и незаслуженно оскорблен бедным Пичетой. И он искренне возмущался.

– Ладно, Жмакин! – прервал его Окошкин. – Хватит, картина ясная…

– Далеко не ясная! – заявил Жмакин. – Мне это, например, что Пичета вроде прощает, совершенно без внимания. Я тоже имею свое самолюбие. И будьте покойны, им все будет возвращено, до последней паршивой зажигалки, но зарабатывать на себе я никому не позволю, поскольку я человек трудовой и должен знать точно, во сколько пострадавший оценивает свои шмутки…

– Ладно, пойдем, – попросил потный Пичета, – договоримся…

– Договариваться я желаю в официальном месте при большом начальнике товарище Окошкине! – произнес Жмакин. – Чтобы было оформлено документом.

– Мы никаких претензий решительно не имеем, – звонко сказала Малышева. – Мы все поняли и просим извинения.

Жмакин повернулся к Окошкину и велел!

– Вы – запишите!

Василий Никандрович тихонько скрипнул зубами. Алексей со своими «пострадавшими» ушел. На улице летчик попросил:

– Пойдем, закусим маленько.

Алексей заломался:

– Я человек малозарабатывающий, одет некрасиво, могут и не пустить…

– Пустят! – угрюмо пообещал летчик.

И опять они пошли – Малышева впереди, а Пичета и Алексей на несколько шагов сзади.