соображал, где находится. Совокупеева, выйдя в коридор, спросила, опохмеляли ли Бордюкова или нет, и, узнав, что не опохмеляли, посоветовала принести стакан 'лигачевки', но не поднимать его к объекту, а поставить на пол. Увидев под собой самогон, Бордюков задергался, хотел было ввести себя в штопор, но не вышло. Подставили стремянку, с трудами и ругательствами высвободили тело Бордюкова, а голова не давалась, была в два раза шире кольца. Следовало кольцо пилить. Пока искали пилу или ножовку, Шеврикука, поморщившись, поднялся по стремянке, растянул кольцо, с тушей Бордюкова чуть ли не рухнул на пол, с метр вынужденно пролетел. Совокупеева удивилась, стояла озадаченная, впрочем, недолго. Действия Шеврикуки, возможно, укрепили ее в чем-то, она взглянула на него со значением, но сейчас никуда не повлекла. Ушла по делу. А Бордюков шарахнул стакан и потребовал еще. - Ну нет! - решительно сказал Дударев. - Все выпито, пролито и испарилось! Сам бы с удовольствием, но не имеем. Сейчас все вымоем, вытрем и пойдем в парк, там под каждым кустом сидят дяди Гриши и тети Грани, у них на квартирах курятся напитки и марочные, и ясновельможные. Бордюков уныло кивнул, подниматься с пола не стал. Когда действительно все было вымыто и вытерто, Дударев предложил и Леночке с Совокупеевой участвовать в оздоровительной прогулке. Леночка, кротко, влюбленно взглянув на Митю Мельникова, было согласилась, но Совокупеева цыкнула на нее, заявив, что после вчерашнего надо думать не о душе, а о хлебе насущном. Хлебом-то все же именно и жив человек, а в три часа им с Леночкой назначен дорогой разговор в хорошем совместном предприятии. - Да-да! Конечно! - рассмеялся Дударев. - В советско- йошкаролинском. Будете в ихнем 'Макдональдсе' накрывать на стол. Подадите нам моченый горох: 'Просим вас, мужчины!..' Мы-то как раз в парке и поговорим о деле. И Митичку заставим в него вступить. - Заставим! - утвердил с пола Бордюков. - Нет, - заявила Совокупеева. - В твое дело включиться, коли будет нужда, успеем. Нам с Леной надо сегодня сходить. А перед тем зайти в баню и к парикмахеру. - Ну смотрите, - сказал Дударев.

6

Прежде останкинским мужчинам в утреннем и неотложном состоянии не пришлось бы шагать долго. Принял бы их и исцелил незабвенный пивной автомат на Королева, пять. Но, увы, в восемьдесят пятом году открылось новое внеисторическое сражение с пороком, в результате чего помещение автомата было даровано райотделу милиции. На моей памяти таких государственных сражений происходило много, начинались они всегда с души, с газетных слез матерей и жен, с печалей по поводу подпорченных бормотухой и вражьими силами народных генов, а заканчивались исключительно повышением цен на сосуды, столь приятным населению. Но кампания восемьдесят пятого года оказалась особенно резвой и отечественно-спасительной. При ней не только повысили в нравственных целях цены, издали 'Роман-газетой' тексты тихонравного медика Углова, обрадовали торговлю всех видов, но и вызвали беспредельное производство самогона, всюду называемого, независимо от удач изготовителей, 'лигачевкой'. А останкинских жителей лишили пивного автомата. Вот теперь наши знакомцы и шагали из Землескреба в Шереметевскую дубраву имени Ф. Э. Дзержинского. Шагали они в шашлычную. Ни шашлыков, ни опасных для желудка 'колбасок', возводимых в меню в достоинство купат, в той шашлычной уже не водилось. Там можно было заказать на закуску песочное печенье, а в случае счастливой торговли - морскую капусту и морское же существо кукумарию. Но зато рядом в зарослях бузины и черемухи обретались дяди Гриши или тети Грани, с ними несложно было порассуждать на предмет самогона, не вынимая из карманов визиток. Шеврикука вовсе не хотел идти в парк, но его уговорили составить компанию. Он даже сопротивлялся, бормотал что-то о делах, но Дударев, нынче самый порывистый и устремленный, удивился: 'Какие такие, Игорь Константинович, дела, когда вы на больничном?' Тут и Шеврикука удивился: экий дотошный и ушастый этот Дударев, всего-то раз он и назвал себя Игорем Константиновичем, а тот удержал в памяти. Насчет больничного Шеврикука и вообще не помнил, что кому-то говорил о нем. Неужели его так разобрало ночью, что он принялся болтать людям про обстоятельства своего существования? Он и согласился пойти в парк с бывшими тружениками Департамента Шмелей, чтобы выяснить, не открыл ли он в загуле о себе чего и похлестче. Но спутники по дороге в парк особого интереса к его персоне не проявляли. И если Дударев и Подмолотов выглядели оживленными и нечто предвкушавшими, то Свержов и Митя Мельников шагали молча и в печали, а Бордюков, вчерашний песельник, просто плелся. Можно было предположить, что эти пятеро в друзьях прежде не ходили. Возможно, лишь проживание в Землескребе делало их останкинскими земляками, да и разгон Департамента Шмелей сбил их в кучу. Отчего-то Шеврикука вспомнил о домовом Петре Арсеньевиче, хотя после воскресных посиделок сокращение вряд ли тому грозило. - Ничего, ничего, сейчас поправим состояние, - обратился к Шеврикуке Дударев. - И о деле поговорим. Вы, Игорь Константинович, кто по профессии? Я, возможно, прослушал... - Смотря что считать профессией, - сказал Шеврикука. - Да, да! Конечно, конечно! Вы правы! Вот наш прекрасный Бордюков' не имеет никакой профессии, а дела делал. - Не делал, - сказал Свержов, - а портил людям жизнь. - Это нас сейчас не касается, - махнул рукой на Свержова Дударев. - Так что вы, Игорь Константинович, умеете делать? - Многое, - вздохнул Шеврикука. - Многое чего умею делать... - Ну уж, наверное, не все, - рассмеялся Дударев. - Вот, скажем, то, что смог бы сделать Митечка Мельников, вы, думаю, не сможете. Он у нас уникальный талант. К тому же из колдунов. По отцовской линии. - И по материнской! - добавил Подмолотов. - А вот морских узлов вязать он не может! - Как твоя фамилия? - спросил Бордюков. - Подмолотов, - сказал Подмолотов. - Ударение? - спросил Бордюков. - Подмoлотов. - Не ври! - Как у наркома иностранных дел. Но с приставкой. - А ты его лично знал?! - Я-то? Нигде, ни за что, ни при каких обстоятельствах! Конечно, знал. Мы строим в Бирюлеве, я тогда был в СМУ, он идет мимо, ему девяносто шесть лет, он говорит: ты, что ли, тоже Молотов? Нет, говорю, я Подмoлотов. Он говорит: ну все равно, давай выпьем, а у меня стакан в руке, я ему даю, он выпил, говорит: хороший спирт. Сталин, говорит, дурак, меня не уважал, а Хрущева, дурака, привечал. - Все ты врешь! - сказал Бордюков. - Ты вот и на Мельникова грешишь, а сам, уж точно, ни одного узла связать не сумеешь! - Я-то! - рассмеялся Подмолотов. - Это вот Игорь Константинович, возможно, не сумеет. - Я сумею, - грустно сказал Шеврикука. - Хотя и надоело. - А наркомов ты не пачкай! - заявил Бордюков Подмолотову. - И на узлы твои мне наплевать. Где у тебя ударение? - Я Подмолотов. И все. - Здравствуйте! Ты - Крейсер Грозный! - обрадовался Дударев. - Ты Крейсер Грозный, и более никто! - А узлы вы все равно не умеете вязать. - Умею, - поморщился Шеврикука. - Неужели и выбленочный? - И выбленочный. Хотя он и противный. И кошачьи лапки. И удавку. И рыбацкий штык. И еще восемнадцать узлов, о которых вы и не знаете. - Я не знаю?! - возмутился Подмолотов. - Да, - сказал Шеврикука, - вы про восемнадцать узлов, на флоте не применяемых, и не знаете. - Какие такие восемнадцать? - растерялся Подмолотов. - Да я все узлы знаю! - Я могу назвать и еще тридцать узлов, о которых вы И представления не имеете. - Никогда, ни за что и ни при каких обстоятельствах! - Хорошо, - сказал Шеврикука. Он почувствовал, что сейчас начнет врать, фанфаронить и надо себя ограничить. И помнить, кто он есть. - Ну-ка покажите выбленочный-то! - вдруг потребовал Свержов. - Я вот сейчас шнурки из ботинок выну. - Погоди! - сказал Дударев. - А полы вы, Игорь Константинович, циклевать можете? - Полы, - сказал Шеврикука, - могу. - А рубанком? - И рубанком. - А чтоб леща вяленого достать в Самаре? - спросил Подмолотов. - Это не ко мне, - сказал Шеврикука. - Я вас уважаю, - заключил Дударев. - И леща не может! - стоял на своем Подмолотов. - И уж тем более не развяжет ртом двадцать девятый узел! - Двадцать девятый, тридцать первый, тридцать восьмой ртом могу, заупрямился Шеврикука. - А вот начиная с сорок третьего, извините, исключительно носом. - Я тебя уважаю! - сказал теперь и Свержов. - Сорок третьего морского узла нет, - покачал головой Подмолотов. - Сорок четвертый есть, а сорок третьего нет. - А давайте поедем в 'Кот д'Ивуар', - возмечтал Митя Мельников. - Сколько ты нам положишь? - спросил Свержов Дударева. - Не меньше семисот. Поначалу. Иначе вы и не прокормитесь, - сказал Дударев. Тут же взглянул на Шеврикуку: - А вам не смогу дать больше пятисот пятидесяти. - Я к вам и не собираюсь, - сказал Шеврикука. - Но-но-но! - погрозил ему пальцем Дударев. - Ишь, уже загордился! Но уже приблизились к шашлычной. И была тут же обнаружена в зарослях тетя Граня, поход ее за трехлитровой банкой совершался не более двадцати минут. Расселись в воздушном зале шашлычной, день был сухой, не капало, сиделось хорошо. Поначалу молчали, разливали, пили, жевали, фыркали и находили, что стало легче. Похоже, что из Бордюкова, Свержова и Мельникова унеслась тоска, и даже увиделось им некое благополучие в мире и в собственных судьбах. А Дударев и Подмолотов выглядели еще более задорными. Дударев холил расческой коварно-крутые усы, поглядывал, нет ли поблизости каких-нибудь утренних дам, в надежде их развлечь. Но дам не было. А Подмолотов, Крейсер Грозный, явно хотел напомнить публике что-либо из своей вулканической жизни. Шеврикука и выпил всего полстакана, а опять отяжелел. Это было странно. - Вот так же сидим мы однажды в Эфиопии, - сказал Подмолотов, - крейсер наш посещал с дружеским визитом, и заходят в бар американцы. Они такие же, как и мы. - Ага! Прямо и такие! - поморщился Свержов. - Такие