паче. Но ваше-то сословие не таково. Вы же существа хозяйственные. В картишки - ни-ни! Все - в дом, все - в избу. Иначе какие же вы домовые? Уж у вас-то точно есть накопления. На черный день! Сокровища, полагаю, поинтереснее клада князей Черкасских. А? - Не знаю, - сказал Шеврикука. - Не уверен. Не слыхал. Не удостоен знанием. Ни грош, ни сухарь из этого клада или склада мне не обещаны. - В том вековом или бесконечном накоплении, о котором я веду речь, нет ни копеек, ни золотых монет, ни тем более сухарей. Там есть нечто, чему ни вы, ни люди, ни даже мы не способны дать истинное название. Сила Кощеева царства умещалась в игле. Даже в иголке, коли принять во внимание утиное яйцо. Да-с. У кого Игла. У кого Чаша Грааля. У кого Меч-Кладенец. А у вас что же могло быть такое замечательное? - Половник для щей, - сказал Шеврикука. - Или большая ложка. Деревянная. Ею неразумного дитятю отец мог за столом назидать по лбу. Со звуком. - Ну, Шеврикука... - поморщился Бордюр. - Эко вы... Здесь должно быть нечто торжественное, ритуальное, ценимое родом. То бишь сословием... Но давайте продолжим наш ряд... Приходит на ум опять же чаша... Или ендова какая-нибудь особенная... Или братина... Или даже самовар... Да... Мечей-то, конечно, у домовых не водилось. Но ведь чем-то вы, случалось, оборонялись? - Случалось, - подтвердил Шеврикука. - Кочергой. Или скалкой. Или даже стиральной доской. Случалось, ходили и в бои. С печными ухватами. С головнями незатушенными. А то и с вилами. - Ну да... Ну да... - вздохнул Бордюр. - Конечно... В глазах его проявились усталость и досада, нестерпимое желание прекратить пустой разговор. - А то и швырялись горшками. Чугунными, - вспомнил Шеврикука. - Конечно, конечно, и горшками, - закивал Бордюр. Он опять вздохнул. - Да, эпос о домовых создать было бы чрезвычайно трудно. Ни гекзаметром, ни тонически-аллитерационным стихом, ни силлабо-тоническим. Если только раешником. Но вы и в раешники, как помнится, не попадали. Так, в устные побасенки... Н-да... И тем не менее... И тем не менее. Наши возможности зовите нас отродьями, духами Башни, обдухами или духообами, нам не обидно, - во сто крат, да в какие там сто! - богаче возможностей ваших. И тем не менее... Вы - подвалы человека. Ну и запечье. Запечье и подполье. Вас вызывали его страхи, его заблуждения, его наивности и детские упования. А мы - подпотолочье человека. Или даже - надпотолочье. Мы над ним. Мы созданы его дерзостью, его наглостью, его куражом, его шальными забавами, его голодно-высокомерным порывом обломать рога природе. И мы уже над ним. Мы отбились от его рук. И не намерены ему служить. И тем не менее. У нас нет того, доли чего есть у вас. - Есть прямо здесь, в Останкине? - спросил Шеврикука. - Да. Может, именно и в Останкине. - Сомневаюсь, - покачал головой Шеврикука. - Я, похоже, утомил вас, - сказал Бордюр. - А вы небось собирались в Дом Привидений? - Нет, - сказал Шеврикука, - сегодня не собирался. - А как же бант? - Бант - ради вас. - Ну-ну... А Темный Угол? Он не поругивает вас за приключения, за походы к привидениям, за всякие шалости? Не грозит вам карами? - Их ругань и кары меня не заботят, - сказал Шеврикука. - Ой ли? Они так беспомощны? У них нет силы? - У них есть сила. Но меня она не связывает. - Может быть, пока? Они существа сердитые. Блюстители. Сами вызвались оберегать чистоту преданий и следований им. Им, кстати. Кощей мог бы доверить и оборону яйца с иглой? А? Не так? - Не знаю. Это меня не волнует, - сказал Шеврикука. - И сведений о них, коли они вам нужны, я добыть бы не смог. У меня иные свойства. - Не дуйтесь, Шеврикука, не дуйтесь! - заулыбался Бордюр. - Сейчас мы с вами закончим. И разойдемся кто куда. Но прежде я обязан передать вам слова тех, кто и попросил иметь с вами беседу. Намерения ваши, известные в их внешних проявлениях, приняты к сведению. И решено: не перечеркнуть и не размыть. Вас. Пока. И не сказано вам: изыдь и отведи от нас взор. А сказано: ступай и живи, как прежде. И жди. Вдруг что и случится. И призовут. Или посоветуют. А там поглядят. - Назначат приглядный срок? - спросил Шеврикука. - Это не ко мне, - сказал Бордюр.- Скажу лишь: вы рискуете и чрезвычайно. Надеюсь, понимаете... Да, к вам приглядятся. И вы приглядитесь. Хотя вам будет труднее. Вы не на равных. Еще и потому, что вы линейны. А мы нелинейны. - Не в Останкине судить, - сказал Шеврикука, - кто линеен, а кто нелинеен. И что проку, что кто-то линеен, а кто-то нелинеен. И потом - все это слова и обозначения. А близки ли они к истине? Вряд ли. - Вот как? - Бордюр, показалось Шеврикуке, впервые всерьез посмотрел ему в глаза. И долго смотрел. Будто изучал глазное дно. - Я не собирался более жить среди домовых в Останкине, - сказал Шеврикука. - Причина менее всего в том, что я обидчивый и не люблю оскорбления. Мне надоело. Я понимаю, что для вас я трава сорная, к тому же и перебежчик или способный переметнуться. Я никогда не буду с вами на равных, но я готов к своему положению. Вам же авось на что-нибудь сгожусь. Но если я не нужен, объявите. Я иначе буду жить. - Вы нетерпеливый, - заговорил Бордюр. - Вы нетерпеливый! Это нам известно. А у нас не сразу дают Подписывать бумаги, за нарушение правил которых полагается взыскивать кровью. - Я, может быть, и не намерен подписывать какие-либо ваши бумаги, - сказал Шеврикука. - Вы подумайте о своей пользе. - Вы самонадеянный. Если не наглый. Или неумный, - сказал Бордюр. 'Бумаги', 'кровь', 'подписывать' - это все из условностей. По нашим положениям, для нас разумным, а для вас, возможно, ледяным и безжалостным, вы уже без всяких подписей и бумаг вступили в поле внимания Танталова луча. Одно мгновение - и... То есть и одного мгновения не надо. - Хорошо, - сказал Шеврикука. - Я буду жить в Землескребе. И буду ждать. - Ждите. И еще я уполномочен произнести некоторые слова. Кандидат наук Мельников проживает в ваших подъездах? Человек он примечательный. И лаборатория у него примечательная. В квартире его вы могли бы бывать почаще. Может, и повстречались бы раньше с дамой Совокупеевой. А? Не так? - И тут Бордюр подмигнул Шеврикуке снова с одобрением: мол, и я такой же ухарь-купец, и я не прочь, коли подвернется случай. - И некий Радлугин ваш жилец? Вот и еще один объект, достойный вашего обозрения. И инженер Подмолотов, он же Крейсер Грозный, ваш. Видите, какой многоцветный букет для вас нарвали. Или какую преподнесли вам корзину с фруктами. Да. Именно. С фруктами. Ведь и чиновник Фруктов жил у вас. Добавьте в ту же корзину еще и Дударева, соревнователя Свержова и их коллегу Бордюкова, хотя эти трое и проживают в чужих подъездах. Н-да. А коли Крейсер Грозный ваш, то, стало быть, и Анаконда ваша. А что это у вас, сударь Шеврикука, бант вдруг развязался? - В голосе Бордюра было не только изумление, но и сочувствие Шеврикуке. - Как?.. То есть?.. - растерялся Шеврикука. - Действительно... - Взял вдруг и развязался. - Теперь Бордюр, похоже, радовался. - От волнения, что ли? Или по другой причине? - Извините, я сейчас завяжу... - Не надо! Не надо! Ни в коем случае! - вскричал Бордюр будто в испуге. И так замечательно! Завяжете не здесь, а дома! Дома! Домой и отправляйтесь! - Но ведь мы высоко... - сказал Шеврикука. - - Да, высоко! Да, кувыркаемся! - все еще кричал Бордюр. - Что из этого? Вы сейчас закроете глаза и отправитесь. - Покедова, - сказал Шеврикука. - Погодите! Постойте! Покедова оставьте при себе. Мы с вами более не столкнемся. - Не уверен. - Не перебивайте меня! Знак отсюда или сигнал получите способом особенным. Этот вонючий полуфабрикат к вам более не явится. Живите внимательно и помните, что здесь влажных чувств не держат. Теперь закрывайте глаза! Но не спеша! Спешил бы или не спешил Шеврикука, но много ли надо времени, чтобы опустить веки? Крохи его. И вот в эти крохи Шеврикука все же смог углядеть, что с собеседником его случилось приключение. Он и секундами раньше, показалось Шеврикуке, будто стал терять в весе и в ширине плеч, да и лицо его принялось утончаться. А в миги прощания (коли 'покедова' было отклонено с укоризной) существо, собеседовавшее с Шеврикукой, превратилось в нечто узкое и протяженное, то ли в полосу серую с чередой бегущих темно-синих треугольников (начальственно-серым был костюм Бордюра, а синим - галстук), то ли в плотно-жесткий опояс, должный все ограничивать, держать в сбережении, чтобы не расползлось, не потеряло линию, форму или даже красоту. И тут ресницы Шеврикуки сомкнулись.

8

Расклеить их удалось не сразу. Не дождавшись приглашения 'Открывайте!', Шеврикука сам дал команду глазам. А их будто заклеили пластырем. И точно, пластырь на глазах был. Шеврикуке с болью и ворчанием пришлось его отдирать. Стоял он в квартире пенсионеров Уткиных, в Землескребе. Черная бархатная лента, переставшая быть бантом, свисала с плеча. Шеврикука выругался, стянул, сорвал с себя бархат, чуть ли не с брезгливостью, будто на него залез змей, объявившийся уже в Останкине, швырнул его на диван. И сам сел на диван. 'Надо успокоиться, а что же за тварь ты такая, эко трясешься, - отчитывал себя Шеврикука. - Ведь живой! Ведь живым оставлен! Живым!' И успокоился. 'Значит, они мне, - думал далее Шеврикука, - решили установить направление мыслей и действий... Ну что ж, может, оно и к лучшему... Конечно, направление это выгодно им, оно - для их целей, догадок, шарад и корысти. Но ведь и у меня не выжжено соображение. Не выжжено совсем-то... Они и это имели в виду, и понятно, в их сетях - ячейки на всякие случаи. И тут, впрочем, новостей нет. А коли не раздавят, опять будем живы. Глядишь, и отворят калитку. Ну а дальше? Нужна ли тебе отворенная калитка? Ведь снова бежишь к ней именно по дурости, именно по безрассудству!' Всем изгибам нынешнего собеседования Шеврикука мог найти толкование. И выбор вагончика с кувырканиями и полетами его не удивил. Хотя, возможно, никаких полетов и кувырканий вовсе не было, кого-кого, а специалистов по изобразительному ряду и эффектам на Башне хватало! Ну и их это