главный, — сказал я.

— Само собой понятно, — отозвался Астапов. — Немцы не смирятся с таким поражением и с такой потерей. От села до Серпухова рукой подать. Понимаю, товарищ капитан.

— Надо готовиться к обороне, — приказал я. — Часть людей пусть отдыхает, остальных заставьте работать.

— Все сделаю, товарищ капитан.

— Подсчитайте свои потери. Для раненых займите избу попросторней. И раненым немцам окажите помощь. Потом приходите в сельсовет.

Я послал связных за командирами рот, за комиссаром, за Чигинцевым и Тропининым. Взглянув на часы, поразился: они показывали 3.30. Мне думалось, что бой длился какие-нибудь минуты. На самом деле он занял около двух часов… Я пошел мимо пруда к площади. Беспокойство мое все возрастало. Враг не простит нам такой дерзости и завтра постарается отыграться. А у нас боеприпасы на исходе, питания нет, люди устали от марша, от боев и от недосыпания. И где мы сейчас находимся — рядом свои или мы по- прежнему в окружении?

Дождик все сыпался, мелкий и спорый, холодные струйки стекали по спине между лопатками, вызывая дрожь, сырая шинель давила на плечи.

Услышав за спиной тяжелый, чавкающий топот, я обернулся: это был Чертыханов.

— Товарищ капитан! — Лицо его расплылось в улыбке. — Ваше задание выполнено! — Грязный, мокрый, он едва держался на ногах от усталости, от напряжения и перенесенных опасностей, но старался казаться, как всегда, бодрым и неунывающим… Кроме своего автомата, на нем висело еще два немецких, по бокам — увесистые гранаты, в кармане — бутылка с горючей жидкостью. От встречи с Прокофием душа моя как будто оттаяла, стало теплее.

— А мы, товарищ капитан, кое на что еще годимся, — немножко хвастливо сказал Чертыханов.

Мы вышли на площадь. Горючее в пруду уже погасло, а на земле еще догорало небольшими островками. В воздухе черной метелью носилась копоть, мокрая, оседала на лица, на плечи.

Я вошел в помещение сельсовета. Прокофий включил фонарь. Негустой и тонкий луч пробежал по лавкам, по столу, скользнул по углам. На полу лежали убитые немецкие офицеры, валялись полевые сумки, бумаги, карты, к порогу была отброшена рация. Чертыханов направил луч фонаря вверх, нашел лампу с разбитым стеклом и зажег ее. Фитилек горел тускло и неуверенно. При свете как бы ощутимее запахло дымом, кислым и приторным. Стекла вылетели вместе с рамами, стол расколот надвое, скамьи валялись вверх ножками, а из печки взрывной волной вырвало несколько кирпичей, они еще хранили тепло: печь на ночь натопили, грели чайник, он остался целым, полным теплого кофе…

Бойцы вынесли из помещения убитых. Бумаги, сумки, карты собрали, и я ждал, когда прибудет лейтенант Тропинин, чтобы просмотреть документы.

Первыми пришли командир третьей роты Кащанов и старший лейтенант Чигинцев. Потом появились Астапов и Скнига. Подъехал со своим обозом лейтенант Тропинин. Последними пришли лейтенант Рогов и комиссар Браслетов. За ними привели группу пленных.

Я приказал разыскать сержанта Мартынова.

Чертыханов нашел коробку со свечами и, расставив их на столе рядком, зажег. Стало светло.

— Занавесьте окна, — сказал я. Их кое-как заткнули валявшимися на полу шинелями, мешками, заставили досками.

— Бойцы наши вели себя геройски. Будем представлять к награде. Как ты считаешь, комбат? — спросил Браслетов.

— Обязательно. Составь список. А когда будешь писать бумаги для награждения, не забудь учесть предыдущие бои: в лесу с парашютистами и под Тарусой.

— Сделаю, — ответил Браслетов. Он взял со стола две свечи, поставил их на подоконник, аккуратно разложил лист бумаги, но писать не стал, с беспокойством потер лоб. — Список составить успеем… — Вернулся к столу, сел. — Как закрепиться здесь прочнее, вот о чем надо думать в первую очередь.

В комнату, пригибаясь, чтобы не удариться головой о косяк двери, широко шагнул через порог сержант Мартынов. На голове белела свежая повязка.

— Вот он, герой, — сказал я Браслетову. — С него и начинай список.

— Не знаю, герой я или не герой, но в своем деле кое-что смыслю, ответил Мартынов. — Вызывали, товарищ капитан?

— Что это, новая прибавилась? — спросил я, указывая на повязку.

— Старую перевязали.

— Отдыхать не придется, сержант, — сказал я ему.

Туго сведя брови, Мартынов мрачно посмотрел на меня, на командиров, сидящих за столом, а в уголках его губ теплилась улыбка.

— Во время боя вызывают не для того, чтобы предлагать отдых.

— У нас нет связи со своими, — сказал я. — И далеко ли отсюда наши войска, не знаем. А нам во что бы то ни стало надо связаться с ближайшей от нас частью.

— Когда нужно выехать? — спросил Мартынов.

— Сейчас же.

Как выяснилось, ночным налетом наш батальон разгромил два батальона пехотного полка «Гауптман». По предварительным подсчетам, было убито более двухсот солдат и офицеров. Тридцать семь человек захвачено в плен. Среди пленных находился и командир первого батальона капитан Непелинг. Я приказал привести его. Я любил разговаривать с пленными. Мне хотелось разгадать тайны чужой души, такой жестокой и равнодушной к страданиям других.

Немец смело вошел в комнату, высокий, худощавый, сильный; на удлиненном лице длинный, чуть искривленный нос, под белесыми бровями блестели небольшие черные глаза; левый глаз и щека заплыли синяком от удара каким-то предметом — очевидно, при взрыве гранаты; на костистых плечах болталась шинель внакидку, под шинелью белели нижняя рубашка и трикотажные кальсоны; продолговатые ступни ног стыли на холодном полу.

Находившиеся в помещении бойцы и командиры заулыбались при виде командира батальона в столь некомандирской форме. Я кивнул Тропинину, чтобы он переводил.

— Что за вид у вас? — спросил я немца строго, точно делал ему выговор.

Капитан уловил мою иронию, губы его горько покривились от улыбки.

— Вы неучтиво и не вовремя подняли меня с постели.

— Разве вас так еще не подымали?

— Никто и никогда, — заявил капитан, переступая босыми ногами.

— Вы простудитесь, — сказал я с той же скрытой иронией. — Наденьте сапоги… Прокофий, принеси ему какие-нибудь…

— Мои сапоги здесь. — Немец кивнул на перегородку. — Я спал там. Позвольте, я их найду… — Он скрылся за перегородкой, и, пока обувался и одевался, лейтенант Тропинин, просматривая бумаги, разложенные на столе, обратил наше внимание на одну из них.

— Послушайте, что они пишут, — сказал он, смеясь. — Это наставление о том, как немцам держать себя в России. Слушайте… Пункт номер восемь: «Не разговаривайте, а действуйте. Русского вам никогда не „переговорить“ и не убедить словами. Говорить он умеет лучше, чем вы, ибо он природный диалектик и унаследовал склонность к философствованию. Меньше слов и дебатов. Главное — действовать. Русскому импонирует только действие. Русские всегда хотят быть массой, которой управляют. Так они воспримут и приход немцев, ибо этот приход отвечает их желанию: „приходите и владейте нами“.»

Слушая, мы улыбались, переглядываясь, а когда Тропинин прочитал последнюю фразу, разразился хохот.

— Интересно, — спросил я, — что же дальше?..