герои, называли себя потерянным поколением. Мне нравилась их грусть, их сомнения, страдания, они рассуждали о бессмысленности войны, о загубленных молодых жизнях. Но как не похожа судьба тех людей на наши судьбы! На нашу долю выпала высочайшая задача: отстоять Отечество во что бы то ни стало, ценою жизни. Иначе рабство на многие годы, на столетия…

Слева, километрах в трех от нас, над шоссейной дорогой пролетали вражеские самолеты. Они знали, что и ночью к фронту двигались подкрепления. Развесив зеленоватые фонари, страшные совиные глаза войны, выискивали цели и швыряли бомбы. Гул тупо и нехотя накатывался на рощи, трепал их и где-то вдалеке, в темных чащобах, глох…

На рассвете, отойдя от места ночлега километров на пять, бойцы первой роты встретились со странной колонной. Люди, в большинстве пожилые, были разномастно одеты в шинели, в телогрейки, в ватные пиджаки с меховыми воротниками, перепоясаны ремнями из серой парусины. Они сидели сбоку от дороги на земле, на пенечках, на вещмешках и что-то жевали перед тем, как тронуться в путь. Некоторые из них были с винтовками, возле других валялись связанные попарно противотанковые гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Я догадался, что это ополченцы. Они устало улыбались нам, молодым и крепким.

Прокофий Чертыханов, шагая мимо, отметил с беспощадной насмешкой:

— Старая гвардия вооружена до зубов!

Пробегая взглядом по лицам «старой гвардии», я увидел знакомые глаза, черные и горячие.

Это был заслуженный артист республики Николай Сергеевич Столяров, наш учитель. Я никак не ожидал встретить его именно здесь.

— Здравствуйте, Николай Сергеевич! — сказал я, подбежав к нему.

Он чуть прищурился, не сразу узнавая меня.

— Дима! Батюшки, вот так встреча! — Столяров поспешно встал, и мы обнялись.

— Как вы сюда попали? — спросил я. — Куда вас направляют?

— То есть как куда? В бой. Разве мы могли отстать, Дима? В моем отделении все люди достойные и уважаемые. — Глаза Столярова, сузившись, сверкнули прежним веселым озорством. — Вот этот отважный воин, что с гранатами у пояса, — кандидат биологических наук Лукашов Петр Степанович. Столяров театральным жестом указал на человека в ботинках и обмотках на худых икрах; кандидат сидел на пенечке, вздернув ввысь острые колени, и читал сложенную вчетверо газету, поднеся ее к самым очкам. — Рядом с ним преподаватель истории кино в Институте кинематографии товарищ Казанский. А тот, что чинит сапог своему другу, — заведующий мастерской по ремонту обуви. Есть у нас начальник главка, профессор есть, мастер пекарни и даже циркач, жонглер… И так во всем батальоне… — Николай Сергеевич чуть наклонился ко мне и проговорил, как по секрету: — Мы их, фашистов, обожди как расхлещем!

Я взглянул вдоль дороги. Бойцы нашего батальона перемешались с ополченцами, обращались к ним почтительно: «папаша» или «дорогой товарищ». Курили, закусывали…

Я был убежден, что эти большой духовной ценности люди пошли в бой честно, по приказу сердца, с единственной и великой целью — умереть, но не пропустить врага в Москву. Но сумеют ли они это сделать?

— Месяц назад встретил Сергея Петровича Дубровина, — проговорил Столяров. — Он рассказал мне про тебя и про Нину…

— Она со мной, — сказал я. — Мы ведь поженились.

— Знаю. Так и должно было случиться. Хотел бы я на нее взглянуть!..

— Она тоже будет рада повидать вас… Чертыханов! — позвал я. Прокофий вынырнул из-за дерева. — Сходи за Ниной.

Но в это время по всей колонне понеслось зычно и пронзительно: «Воздух! Воздух!»

— Рассредоточиться! — крикнул я. Команда полетела от взвода к взводу.

Самолеты шли звеньями, низко, не спеша, с распластанными огромными крыльями. Грозный и мощный их рев, подобно водопаду, ниспадающему с кручи, придавливал к земле. Не стреляя, не бомбя, они, казалось, направлялись к дальним целям. Через минуту я догадался, что самолеты транспортные. Из раскрытых люков стали один за другим выпрыгивать люди с большими тюками за плечами. Они выпрыгивали из всех машин одновременно. Через секунду после прыжка тюки за их спинами как бы лопались, из них, подобно пламени, вырывалась белая струя; она расширялась, образуя сверкающий, как облако, купол.

— Парашютисты! — опять понеслось по лесу. — Парашютисты!

Я послал связных в роты с приказом: «Уничтожить парашютный десант противника, расстреливая его в воздухе. При приземлении не давать сосредоточиваться…»

Выступив из-под навеса еловых ветвей, я увидел, как на меня падал парашютист: опускаясь, он палил из автомата. Я вскинул свой автомат и выстрелил. Немец, оборвав пальбу, повис на стропах и вскоре рухнул к нашим ногам, как мешок; парашют, колыхаясь, накрыл его, точно саван.

По всему лесу трещали выстрелы, глухо лопались гранаты, слышались предсмертные крики. При каждом таком вскрике у меня щемило сердце, мне чудилось, что это кричит Нина, просит моей помощи и защиты, хотя я знал, что Нина отсюда далеко…

Столяров был бледен от волнения, прислушивался к бою, сжимая в руках гранату. У ополченцев это была первая встреча с врагом.

Парашютистов расстреливали и в воздухе, и при приземлении. Но самолеты подвозили и выбрасывали их вновь и вновь. Над вершинами деревьев дрожали, надутые воздухом, парашюты и, опускаясь, тонули в темной лесной чаще.

Один десантник зацепился стропами за вершину сосны. Он попытался освободить себя от пояса и спрыгнуть на землю. Но, увидев Чертыханова, принялся строчить из автомата, пока не кончились патроны. Затем он швырнул вниз гранату, за ней другую. Гранат больше, видимо, не было.

— Все! — сказал Чертыханов и подошел к сосне смело и неторопливо. Я подошел тоже.

Немец висел, чуть покачиваясь на стропах, молодой парень в короткой парусиновой куртке, в каске, в ботинках с грубыми подошвами, прочно прибитыми гвоздями; на черной подошве гвозди выделялись отчетливо, крепкие и высветленные. «О нашу землю отточил!» — подумал я про эти гвозди.

Десант был выброшен меньше чем за десять минут. Кругом по лесу, приглушенная ветвями деревьев, слышалась перестрелка. Рвались гранаты. Руководить боем в такой обстановке не было никакой возможности: каждый боец действовал по своему усмотрению.

Человек шесть немцев — им удалось сгруппироваться, — опасливо оглядываясь, двигались в нашу сторону веером. Разрывные пули, впиваясь в стволы, щелкали, как удары бичей. Стреляли они редко: экономили патроны.

Я сказал Чертыханову:

— Возьми трех бойцов. Зайдите им в тыл…

— Не давайте им подняться, — попросил Прокофий. Он толкнул в бок одного бойца, второго, молча приглашая их за собой, и поспешно отполз в сторону, в кусты.

Мы огнем прижимали немцев к земле. Они так и не поднялись…

Я обернулся назад, услышав бешеную стрельбу и треск разрывных пуль. Один из парашютистов, стреляя, приземлился прямо на дорогу. К нему трусили, спотыкаясь, ополченцы: Столяров, Лукашов, Казанский. Я приподнялся и крикнул им:

— Стойте! Стойте! — Но они не услышали моего голоса, им, должно быть, хотелось взять немца живым.

Десантник, приземляясь, упал на бок, парашют, надутый ветром, протащил его метра два и свернулся белой тряпкой. Немец вскочил на колени и выстрелил в подбегавших к нему ополченцев. Лукашова косо качнуло в сторону неверно переставляя длинные и худые, в обмотках, ноги, он сделал несколько шагов и ткнулся очками в пенек. Столяров как будто налетел с ходу грудью на какое-то