спотыкаясь: длинные полы шинели захлестывали ему ноги.

— В этом районе был выброшен немецкий воздушный десант, — сказал капитан. — Вы знаете об этом?

— Воздушный десант уничтожен, — ответил я.

— Как? — Капитан был до крайности удивлен и обрадован — он прибыл со своим отрядом на борьбу с десантом, а десанта уже и нет.

— По стечению обстоятельств, — объяснил ему я, — десант был выброшен именно в том месте, где находились наш маршевый батальон и московские ополченцы. Поэтому он и был уничтожен.

— Весь?

— Не знаю. Лес большой, могли и скрыться…

— И вы спокойно сидите! — крикнул капитан. — Враг у нас в тылу, а вы спокойно сидите?

— Вот вы теперь с ним и боритесь, — сказал я. — Мы спешим к фронту.

Лейтенант Тропинин, подойдя, доложил, что раненых двадцать восемь человек, из них много тяжелых, и что их надо немедленно отправить в госпиталь.

Капитан встал, чтобы идти к машинам. Я задержал его, сказал как можно мягче, по-свойски:

— У тебя четыре машины, выдели одну, чтобы отвезти раненых. Хотя бы до Подольска. Пока вы прочесываете местность, она вернется.

— Конечно, отправлю, — охотно отозвался капитан. — Как же иначе! Не бросать же их здесь.

— И имей в виду, что у нас тридцать семь пленных. Мы их тоже передаем вам. Среди них тоже есть раненые.

— Пленных я немедленно отправлю в Москву, — сказал капитан, направляясь к машинам.

Он подал бойцам, находящимся в кузовах, команду, и те, соскочив на землю, цепочкой пошли в лес, теряясь во мглистом и сыром лесном сумраке.

Я сказал Тропинину, чтобы он готовил батальон к маршу, а Чертыханова попросил разыскать командира батальона ополченцев.

Это был пожилой, грузный человек с черными крошечными усиками под носом; новую шинель перетягивали новые ремни.

— Здравия желаю, товарищ майор, — сказал я, подходя к нему.

— Здравствуйте, товарищ капитан! — ответил майор. — Спасибо вам, ребята! Если бы не вы, парашютисты перебили бы моих старичков, как цыплят. Он снял фуражку и вытер платком глубокие пролысины на лбу.

— Могу я вас попросить, товарищ майор? — обратился я к нему. — Будете хоронить своих людей, захороните вместе и наших. Мы и так задержались в пути…

— Да, да, конечно, — сказал майор поспешно. — Мы это сделаем. Еще раз спасибо, капитан, за выручку!..

Нина шагала рядом, и я все время чувствовал ее плечо. Изредка наши руки, встретившись как бы нечаянно, долго не размыкались. Ощутив ее тонкие, чуть вздрагивающие пальцы в своей ладони, улавливая во тьме ее улыбку, беспечную, влюбленную и безмолвную, я на какое-то мгновение забывал о том, что мы не одни, что сзади нас движется целая колонна людей, что мы приближаемся к фронту, что нам скоро предстоит вступить в бой. Я был рад, что она со мной сейчас…

— Дима, ты меня любишь? — негромко спросила она.

— Люблю.

— Очень?

— Очень.

— Я тебе не кажусь сентиментальной?

— Нисколько.

— Я счастлива, Дима, — прошептала она, привычно равняя свой шаг с моим. — Знаешь, постоянного счастья не бывает… Не должно быть. Может быть постоянное спокойствие, а счастье — нет. Оно слишком прекрасно, чтобы все время было рядом с человеком. Оно изнурительно… Да, да! Счастье налетает порывами, как вихрь. Оно схватит человека за сердце и сожмет его крепко и сладко-сладко, так что задохнуться можно. Голова кружится, и хочется кричать от восторга!.. — Помолчав немного, она коснулась плечом моей руки выше локтя и спросила: — Я говорю чепуху?

— Нет, отчего же? Продолжай, пока у нас есть время поговорить об этом…

В Серпухов мы добрались только к утру: стокилометровый путь от Москвы изнурил бойцов, они двигались вяло, в угрюмом молчании…

Городок был погружен во мрак. Сюда уже явственно докатывался недалекий гул сражений. С высоты были хорошо видны очаги пожарищ, подобные гигантским кострам, разбросанным по пойменной равнине, — горели села…

Южнее Серпухова, над мостами через Оку, все ночи напролет, развесив зеленые фонари, кружились вражеские самолеты. Они прорывались сквозь плотный заградительный огонь зенитных батарей, беспорядочно кидали бомбы на переправы…

Улицы города патрулировались усиленной охраной. Серпухов стоял на жизненно важных магистралях — железнодорожной и шоссейной, связывавших Москву с Тулой, с войсками, защищающими столицу от немецких армий, навалившихся на Москву с юга. Предстоял жаркий, кровопролитный бой…

В расположение штаба армии — в деревню Батурино что неподалеку от Серпухова, колонну сопровождали патрульные.

Нас встретил дежурный по штабу. Разминая мою руку в своих ладонях, он как будто всхлипнул от восторга и неожиданности.

— Голубчики мои, родимые! — Он оглядывал колонну, растянувшуюся вдоль улицы; в рассветной мгле бойцов казалось вдвое больше. — Хорошо-то как… Вовремя-то как… — От него пахло свежей кожей ремней и табаком. — Сейчас доложу… — Дежурный пробежал мимо часового к крыльцу дома.

Навстречу по ступенькам спускался высокий человек в длинной шинели и в фуражке. Я не различал лица этого человека, но по тому, как одна рука его была глубоко засунута в карман, как держался он, строго и прямо, я уловил что-то до радостного испуга знакомое.

— Что за люди? — спросил знакомый голос.

— Пополнение, товарищ дивизионный комиссар, — ответил взволнованный дежурный. — Отдельный стрелковый батальон.

Это был Сергей Петрович Дубровин, я узнал его по голосу, четкому и сдержанному, с нотками нетерпения и тревоги.

— Батальон? — переспросил он дежурного, и я понял, что армии нужны сейчас соединения и что батальон — сила совершенно мизерная в создавшемся критическом положении. Дубровин поспешно спустился с крыльца, часовой распахнул перед ним скрипучую калитку, и комиссар подошел к нам.

Темнота уже посерела. За деревней небо отделилось от земли, обозначалась длинная световая полоса, постепенно расходясь все шире и все явственней. Она сверкала по-зимнему холодно и ясно и вызывала ознобную дрожь.

— Дима, это ты? — спросил Дубровин, подойдя, спросил тихо и просто, точно видел меня вчера или знал точно, что увидит именно здесь, именно в этот час, и готов был к этой встрече. — Здравствуй!

— Здравствуйте, Сергей Петрович!

Красноармейцы, медленно подступив, охватили нас плотным кольцом. Петя Куделин смотрел на Дубровина, чуть приподняв голову и по-детски полуоткрыв рот, уважительно и с некоторой боязнью.

Дубровин увидел стоящего рядом со мной Чертыханова, которого запомнил со времен прорыва из окружения, пожал ему руку.

— Как живем, ефрейтор?

Прокофий замер по стойке «смирно», с ладонью-лопатой за ухом.