индексу твердости он совпадал с хирургической сталью, а сканеры реагировали на него как на белое золото. Причем изображение на экране монитора получалось максимально размытым и напоминало деталь украшения, этакую подвеску с вкраплениями мелких бриллиантов. Так что эта немая ханум могла спокойно проходить через любые системы инструментального контроля. Карим, который всегда ценил искусные вещи, невольно восхитился, но одновременно и озаботился. Если на этой высокомерной штучке обыкновенные метательные ножи были столь умело замаскированы, то кто мог поручиться, что у нее нет и еще каких-нибудь сюрпризов. Скажем, почему бы в одной из пуговиц его нового халата, который перед самым отлетом был доставлен на борт корабля по требованию и под руководством этой немой стервы, не оказаться дистанционному микрофону. Или в каком-нибудь особо крупном рубине, которыми она увешана, что парадный скакун султана, не скрыться миниатюрному гипноизлучателю.

Закончив с заточкой и правкой лезвий, Карим несколько раз метнул нож в круг мягкого пластика, висевший на дальней стене мастерской. Судя по тому, что круг был изрядно истыкан, именно в этом и заключалась его основная функция. Хотя сквозь рябь отметин еще можно было различить изображение какого-то напыщенного типа, чей лик когда-то гордо украшал глянцевую поверхность круга, а кое-где по краям еще были заметны остатки резной рамки. Дюжий парень в комбинезоне механика, что-то вытачивающий из куска кленмора, голубовато-серебристого композита, используемого обычно, как конструкционный материал для деталей реактора, восторженно цокнул языком и уважительно покачал головой. Но, когда духанщик направился было к двери, ведущей в двигательный отсек, добродушно заметил:

— К ребятам сейчас лучше не соваться. Они только разобрали верхний маневровый, и у них там дым коромыслом.

Карим пожал плечами и, вытащив ножи из пластикового круга, покинул мастерскую. Поднимаясь наверх, он размышлял над тем, почему ему, с одной стороны, вроде как предоставили на корабле полную свободу, но в то же время единственными помещениями, куда он смог попасть беспрепятственно, пока оказались только камбуз, тренажерный зал и кают-компания. А как только он пытался пройти, скажем, в двигательный отсек или на батарейную палубу, то рядом всегда оказывался какой-нибудь дон, то вытачивающий деталь, то ремонтирующий поношенный подскафандрник, который с крайне дружелюбным видом сообщал ему, что вот в это конкретное время «туда» лучше не соваться. Люди как раз сейчас заняты там очень серьезным делом, и не стоит им мешать.

И в конце концов, почему он еще ни разу не видел старика христианина? Неужели он неправильно понял слова того высокого христианского священника, который был главным на этом корабле, о том, что старик в безопасности. И возможно, христианина вовсе нет на корабле. К тому же его сильно волновал вопрос, что же произошло с теми тварями, от которых они столь отчаянно удирали на Эль-Хадре.

Несмотря на то что все встреченные Каримом на этом корабле члены команды были людьми тертыми и в военном деле явно не новичками, он сильно сомневался, что где-то найдется хоть один человек, который справится с этой тварью один на один. И если там, в порту, дело дошло до схватки, у экипажа должны были быть довольно серьезные потери. Однако, как он успел выяснить осторожными расспросами, последние похороны в экипаже были лет восемь назад. Впрочем, тут не следовало исключать и вероятность того, что его просто водят за нос. Во всяком случае, у духанщика создалось впечатление, что все, что ему удалось выяснить о корабле, команде, направлении движения, оказалось не столько результатом его усилий, сколько являлось тем объемом информации, который ему РАЗРЕШИЛИ сообщить. Но он все-таки склонялся к тому, что боя не было. Поскольку горечь, вызванную недавней потерей старого боевого товарища нельзя избыть никакими самыми строгими приказами. А он совершенно не ощущал этой горечи в разговоре с членами экипажа.

Лифт лязгнул и остановился. Двери распахнулись. Карим замер. Похоже, ему повезло, и сейчас наконец у него появился шанс увидеть батарейную палубу. Он осторожно выглянул в коридор. Тот был пуст. Карим нервно хихикнул и выскользнул из лифта. Он не очень-то понял, отчего остановилась кабина лифта, но собирался воспользоваться подвернувшейся удачей… За поворотом коридора раздался грохот, и чей-то гулкий бас помянул нечистого. Карим замер, досадливо сморщившись. Из-за поворота показался здоровенный парень, по пояс голый. Он, отдуваясь, волок на плече железную штангу, на грифе которой с каждой стороны было нанизано штук по пять тяжеленных блинов. Дотащив штангу до лифта, он грохнул ее об пол и, утерев пот, благожелательно обратился к духанщику:

— Ты на батарейную? Зря. Ребята устроили грандиозную постирушку. Вон видишь, меня выгнали с моими железяками. Поможешь в лифт заволочь?

Карим кивнул, скрывая за этим жестом все свое разочарование. Ну вот, вроде все так буднично, по- житейски, но результат налицо — он опять не попал на батарейную палубу. Парень благодарно посмотрел на него и ухватился за гриф со своей стороны. Карим подхватил свою и, крякнув, приподнял, про себя изумляясь, как это парень мог тащить подобную тяжесть в одиночку.

Парень покинул лифт на уровне кают-компании, а Карим поехал выше, прикидывая, как он объяснит своей «госпоже» столь длительную задержку, в глубине души надеясь, что объяснять ничего не придется. Но в этот момент лифт остановился, дверь ушла в сторону, а прямо напротив лифта высветился проем двери, в котором мелькнула знакомая стройная фигурка. И Карим понял, что его задержка с выполнением столь простого поручения не прошла незамеченной. Он тяжко вздохнул и потрусил к двери.

— Но я не могу! — Голос брата Томила должен был показать собеседнику всю глубину его отчаяния. Но кроткий и ласковый взгляд васильковых глаз, ни на секунду не выпускавших монаха из своего поля… наведения, не изменился ни на йоту.

— Вы недооцениваете себя, сын мой. — Голос «аббата» был таким же кротким и смиренным, как и в момент их первой встречи, но какие-то обертоны, которые брат Томил тогда еще не различал, а сейчас ощущал спинным мозгом, ясно давали понять собеседнику, что спорить бесполезно. Тебя внимательно выслушают, посочувствуют, но в конце концов тебе все равно придется сделать все, что хочет от тебя сидящий напротив человек… или уже не человек? Однако брат Томил боялся того, что поручил ему этот… это… буквально до судорог. И потому он решился прийти к «аббату» и попробовать скинуть с себя эту, как ему казалось, непосильную ношу. Но сейчас он уже понял, что это был абсолютно бессмысленный поступок.

Между тем «аббат» продолжал:

— Я понимаю, задача кажется вам… чудовищной. Те, кого вы должны обратить, слишком отличны от людей и в то же время слишком похожи на нас. Их кровожадность, стремление к насилию суть развитие наших собственных инстинктов. Они грубы и примитивны, но в этом не так уж много их вины. Их просто создали такими. Но они не менее любого из нас заслуживают счастья увидеть свет истины. И кому, как не нам, предоставить им этот шанс? В истории нашей матери-церкви были примеры, когда ее служителям приходилось сталкиваться с не менее тяжкими испытаниями. Представьте, с какими трудностями пришлось столкнуться нашим собратьям-иезуитам, когда они приняли на себя труд обратить в истинную веру язычников-маори, практикующих каннибализм, или исповедующих кровавые обычаи жертвоприношения индейцев Южной Америки? И разве эти дикие и кровожадные люди точно так же не казались им совершенно чуждой и незнакомой расой? Но они все-таки сумели совершить свой подвиг, — «Аббат» на мгновение замолчал, а затем продолжил уже несколько другим тоном: — А я уверен в вас.

Брат Томил провел слишком много времени на Новом Ватикане, чтобы научиться воспринимать подобные речи с изрядной долей цинизма, но… голос «аббата Ноэля» оказывал на него прямо-таки гипнотическое воздействие. Он будто ввергал монаха в прошлое, во времена его полуголодного ученичества, когда самой большой удачей для бывшего сына фермера с захваченного Врагом Нового Магдебурга было урвать на кухне лишнюю горбушку, и тогда в его мальчишеской голове еще бродили мечты о подвиге…

А речь «аббата» продолжала изливаться:

— Но вы должны поторопиться. Брат Томил тряхнул головой, сгоняя с себя наваждение, вызванное