картошка жареная, котлеты, кроме того — салат из этих, синеньких огурцов (так он называл стапенью), ну и компот. А могу быстро чаю заварить.

Князь, уже рухнувший в свое любимое кресло, устало вытянул ноги и махнул рукой:

— Ладно, волоки все, но не торопись. Я еще в душ сгоняю.

Однако поужинать ему так и не удалось. Когда он, яростно вытирая полотенцем мокрые волосы, вышел из душа, Метелица возник в дверях, еле скрывая волнение.

— Вась сиясь, там вас…

— Кто там? — сварливо буркнул князь, уже, впрочем, догадываясь, какой услышит ответ. Уж больно восторженно-испуганный вид был у адъютанта.

— Там… Его величество! — придушенным шепотом произнес Метелица.

Князь кивнул, отослал парня движением руки и утопил кнопку блокировки. Затем, как был, нагишом, упал в любимое кресло и громко произнес:

— Готов!

Противоположная стена тут же исчезла, явив взору довольно большую комнату, обставленную тяжелой старинной мебелью. В углу горел камин, бросая неяркие отсветы на стены, сплошь уставленные книжными полками. Князь узнал отцовский кабинет. У камина, точно в таком же тяжелом кресле, в котором покоился сейчас сам князь, сидел человек, вытянув в сторону камина длинные ноги, обутые в мягкие войлочные туфли. Похоже, он крепко задумался, поскольку никак не отреагировал ни на замерцавший на широком левом подлокотнике сигнал установления связи, ни на возникшее в кабинете изображение адмиральских апартаментов, с голым князем в центре композиции. Губы князя тронула добродушная улыбка.

— Привет, брат.

Человек поднял голову, и его взгляд, до того строгий и сосредоточенный, тут же заметно смягчился.

— Привет, до тебя не дозвонишься.

— Мылся.

— Да уж вижу.

Они помолчали, потом старший тихо спросил:

— Ну, как ты? Младший повел плечом:

— Нормально. Нам бы еще год, и у нас будет такой флот, что сам черт… Старший вздохнул:

— Вряд ли. На любую великую армаду всегда находится еще более великая, а если нет, то бури, рифы, цинга или чума. К тому же мы — на последнем издыхании. Империя ободрана как липка. Производство упало на треть, и это понятно — большинство ресурсов напрямую идет на военные нужды. Учетная ставка выросла на десять процентов, и ты бы знал, чего мне стоило не дать ей вырасти еще больше.

Князь хмыкнул:

— И эти придурки еще уговаривали меня принять корону.

Оба тихо рассмеялись. Речь шла о попытке государственного переворота пять лет назад во время самого начала атаки Врага на империю. Когда казалось, что все трещит по швам и скоро от империи останутся рожки да ножки.

— Ладно, я к тебе вот по какому поводу. Что ты слышал о Корне?

Князь удивленно вскинул брови:

— А с какой стати я должен был о нем что-то слышать?

Император усмехнулся:

— Ну, кое-что ты о нем должен был слышать, поскольку граф Маннергейм считает, что один из крупнейших бизнесменов Содружества Американской Конституции, господин Корн, и неформальный лидер благородных донов, носящий псевдоним Черный Ярл, — одно и то же лицо.

Князь удивленно хмыкнул. О Черном Ярле он слышал, и много.

— И что же?

— Карл (так фамильярно упоминать главу могущественного Главного разведывательного управления во всей империи могли только эти двое) считает, что вскоре он должен появиться в твоих краях.

— Зачем?

— А вот это загадка. Постарайся узнать побольше. И не только о его планах, но и о нем самом. Уж больно загадочная фигура. Я тут тебе перегоню все, что у меня есть на него почитай на досуге.

— Где он, этот досуг? — деланно сердито проворчал князь. — Тут от меня скоро святой дух останется… на службе вашему величеству.

Оба снова улыбнулись, затем изображение кабинета с камином замерцало и сжалось в точку. Князь отбросил полотенце и хлопнул ладонью по голой коленке. Как всегда, разговор с братом поднял ему настроение. И от этого у него прорезался страшный аппетит. Он вскочил на ноги, выудил из приемной ячейки кристалл с присланной братом информацией, закинул его в сейф и, набросив халат, разблокировал дверь:

— Метелица!

— Я, вась сиясь!

— Волоки ужин.

— А что, вась сиясь?

— Все волоки, все, что есть. А не то я тебя сожру. Спустя пару минут князь напрочь выбросил из головы все заботы и тревоги сегодняшнего дня, увлеченно наворачивая ложкой наваристый борщ, заправленный густейшей сметаной.

— Да, госпожа.

Карим подобострастно бухнул лбом об пол, укрытый довольно толстым тарменским ковром ручной работы, и, пятясь, выполз на брюхе из каюты. В коридоре он привалился к стене, перевел дух, затем поднялся на ноги и спустился вниз, в сторону двигательного отсека, кляня себя, свою незавидную судьбу, этот чертов христианский корабль, на который его занесла судьба, а также уродину немую, которой вздумалось определить его себе в прислугу. Впрочем, этого можно было ожидать. Среди всей толпы гяуров было только двое правоверных, и одна из этих двоих носила тамгу. А вот вторым был он.

Карим горько вздохнул, но затем слегка повеселел и свернул к центральной лифтовой шахте. Пожалуй, эта дамочка подождет с заточкой своих треклятых ножей. А вот ему совсем не мешает подкрепиться.

Два дня назад он очнулся в лазарете корабля от шипения пневмоцилиндров, поднимающих вверх прозрачный колпак реанимакамеры. Его измученный мозг воспринял это шипение так, как привык воспринимать подобные звуки последние несколько дней. Поэтому, вместо того чтобы спокойно открыть глаза и осмотреться, попытавшись понять, где он и что с ним происходит, поскольку последним кадром, который остался в памяти бывшего чахванжи, была рамка прицела шокера, а последним ощущением — тупой удар по голове, — он судорожным движением тела, мышцы которого еще не отошли от истомы, вызванной длительной неподвижностью, вывалился из реанимакамеры и скрючился за ее массивной опорой. Когда он наконец сообразил открыть глаза и осмотреться, оказалось, что он как дурак торчит под ложем реанимакамеры, при этом его правая рука изо всех сил пытается оторвать от основания массивную трубку для подвода в камеру жидкого азота. А напротив него выстроилась странная компания, состоящая из пары христианских священников и женщины в чадре, одетой, как знатная дама или, если считать ее многочисленные побрякушки подделками, как танцовщица. Все трое молча стояли и смотрели на его потуги. Потом один из христианских священников участливо спросил:

— Может быть, вам требуется помощь, друг мой? Если да, то фра Так с удовольствием вам ее окажет. — И он кивнул на трубку.

Карим замер, покосился на свою руку, все еще остервенело дергающую трубку, и, торопливо разжав