Правду молвить, Коренга и сам полагал, что не будет по нему особо скучать.

Покуда молодой венн, любивший душевную ясность, вот так копался в себе, берег достаточно быстро приближался. Мореходам было известно, что здешнее дно не таило опасных камней, прячущихся в прилив, и «косатка» без боязни резала носом прозрачную воду. Тёмная полоса суши росла впереди, постепенно распадаясь на белую каёмку прибоя и широченную – никак не меньше версты – россыпь белёсых песков, казавшуюся ровной, как хорошо выглаженная столешница. За ней маячили неровные горбы дюн, поросших жёсткой травой.

И надо всем продолжали господствовать синеватые облака, громоздившиеся у горизонта… Солнце ещё не взошло, а сероватый утренний свет всё никак не давал Коренге разрешить их загадку.

Лесной житель был наслышан о способности сегванских кораблей едва ли не полностью выбрасываться на сушу. Глядя на приближавшийся берег, он стал ждать, когда это произойдёт, но у кунса оказались совсем другие намерения. Впереди уже были отчётливо различимы полосы мёртвых водорослей и пустых раковин, выброшенных волнами на песок, когда на «Поморнике» свернули парус и взялись за вёсла. Вёсел было много, они просовывались в маленькие круглые люки по всей длине корабля и, наверное, могли придать ему могучий разгон, вправду способный вынести на берег. Но вместо этого вёсла, наоборот, осторожно замедлили бег лодьи и наконец вовсе остановили её, упершись в дно, и Коренга понял, что морское путешествие кончилось.

Он думал, сегваны этак по-деловому, теми же баграми, выгрузят его тележку в ленивые волны, почти не пенившиеся на песке, и Сквиреп Чугушегг прикажет вновь поднимать парус… Он не угадал. Из-под палубы вытащили мостки, длинные, елового дерева, с набитыми поперечными брусками, чтобы в талой ледяной сырости не оскользнулась нога, и с какой-то особой торжественностью выпустили их за борт.

– Целый год мы с тобой, дочь, не выходили на берег во исполнение обета о мести… – сказал кунс. Не очень громко сказал, но слышно было по всему кораблю, от носа и до самой кормы, может быть, потому, что воины слушали в полном молчании. – Теперь наша клятва исполнена, и суша не откажется принять нас. Идём!

Взял Эорию за руку и вместе с нею ступил на мостки. Молодые мореходы у них за спинами продолжали хранить молчание. Коренга наконец сообразил, что они не собирались вытаскивать лодью на берег и устраивать привал с кострами где-нибудь в заветрии у ближних дюн – на что он, правду молвить, втайне рассчитывал. Сейчас отец с дочерью воздадут должное матёрой земле и вернутся, и яркий парус «Поморника» растворится в морской дымке…

Он только вздохнул про себя, когда двое крепких сегванов подняли его тележку, взяв за концы, и даже не скатили – играючи вынесли на берег по мосткам, способным выдержать лошадь.

«Вот и всё. Прощай, добрый «Поморник»…»

Торон сбежал следом, помахивая хвостом и радуясь тверди под лапами. Последним, озираясь и ёжась на холодном ветру, с корабля сошёл галирадский крадун.

«Вот и всё…»

…И Коренга ошибся в который уже раз. Оказалось – не всё. Отнюдь даже не всё!

Один из сегванов вынес большой, прочный мешок, снабжённый лямками для ношения за плечами. Было заметно, что ремённые лямки пришили к нему только вчера. Коренга успел подумать о неожиданно щедром подарке в дорогу и о том, что, кажется, ничем такого подарка не заслужил, но в это время Эория, повернувшись, зашла почти по пояс в воду – и, раскинув руки, обняла нависший над нею нос «Поморника».

Так обнимают, прощаясь, живое разумное существо. Так сам Коренга обнимал бы Торона, если бы злая судьба надумала их разлучить.

– Прощай, добрый «Поморник», – произнесла Эория по-сегвански совершенно те же слова, которые Коренга только что произносил про себя по-веннски. – Служи верно моему батюшке и побратимам… Да пребудет с тобой частица меня, чтобы нам крепче помнить друг друга!

Коренга не заметил, когда она вытащила длинный боевой нож… Вот она, не поморщившись, чиркнула им по мякоти левой ладони – и на скуле корабля рядом с форштевнем запечатлелась кровавая пятерня. Эория быстро окунула руку в морскую воду (отнюдь не пресную, как в окрестностях Галирада, а горько-жгуче-солёную, в чём Коренга вполне убедился накануне) и крепко сжала кулак.

Воин, державший заплечный мешок, опустил его наземь.

Эория вернулась на берег, вся одежда на ней внизу была мокрая, в том числе сапоги, но она не обращала на это внимания. Может, и вовсе не замечала. Чугушегг шагнул ей навстречу, они обнялись… Коренга отвёл глаза. Он знал подобные объятия, когда и руки разжать невозможно – сказать и услышать ещё одно слово, ещё раз вдохнуть родной запах, ещё хоть на миг ощутить рядом знакомое тепло!.. – и понимаешь, что вечно так стоять невозможно, что расставания всё равно не избегнуть, это как повязку от раны – рвать, так лучше уж сразу…

И вот наконец кунс Сквиреп Чугушегг отстранился от дочери, в последний раз провёл ручищей по пепельно-золотым волосам… И стремительно, не оглядываясь, взбежал на мостки, и «Поморник» сразу ударил вёслами, разворачиваясь и уходя прочь от берега. А Эория, точно так же не оглядываясь, вскинула на плечи мешок и внешне спокойно велела своим ошеломлённым попутчикам:

– Идём, что ли.

И первая зашагала прочь от моря, к дюнам. Там, как они полагали, должна была отыскаться дорога на Фойрег.

Торон подбежал к хозяину, неся в зубах непристегнутый поводок, и сунул его Коренге в руки. За несколько дней в море сильный пёс успел соскучиться по работе, которую выполнял в охотку и без особой натуги. Коренга поводок принял и… тут же сам взялся за рычаги, помогая собаке, хотя помощи на самом деле не требовалось. Ему тоже хотелось размяться, тело требовало движения. К тому же – он знал это из опыта – за ручной работой всегда думалось не в пример лучше, чем в праздности, а поразмыслить ему сейчас ох было о чём!

Ну вот например: что такого он, Коренга, умудрился ляпнуть в присутствии кунса, что тот взял и внезапно отправил на берег свою любимицу дочь? И как ему, Коренге, теперь вести себя с этой сегванкой, которая если вспомнить увиденное на палубе «Чагравы» – кому угодно способна кости переломать?.. Чего она будет ждать от него и как ему, Кокориному сыну, перед нею не оплошать?

Взять прямо так спросить её? Небось не ответит да ещё выругает, и будет права: не ко времени полез, ведь все мысли её наверняка там, на уходящем от берега корабле. Подождать, пока сама скажет? А если не скажет?..

Кожаная тележка между тем катилась вперёд, руки и спина радовались привычной работе, так что мало-помалу Коренга от непосильных загадок обратился мыслями к насущному. Привыкший осязать дорогу под колёсами тоньше и пристальней, чем другие люди – землю босыми ступнями, он отметил, что песок здесь был совсем не такой, как дома, по берегам рек и озёр. Даже довольно далеко от воды он оставался влажноватым и очень плотным, колёса тележки легко катились по нему вместо того, чтобы вязнуть и застревать. Только у самого подножия дюн песок, кажется, подсыхал. Там он выглядел совсем белым. Такой белый песок водился в иных местах по берегам чистых веннских