– Ты, парень, говорить-то умеешь?

– Добрый господин мой… – еле слышно долетело с палубы. Воришка чуть высунул голову наружу, но глаз поднять не посмел. – Пощади…

Коренге захотелось скривиться. Так вели себя трусоватые деревенские шавки, когда могучий Торон всё-таки оборачивался на их брехливые наскоки с намерением посчитаться. Так однажды в большом торговом погосте на глазах у Коренги повёл себя нищий, уличённый собратьями в двурушничестве, сиречь в том, что протягивал за подаянием обе руки вместо одной. Сбитый наземь, тот человек съёжился под ударами в негромко хнычущий комок, который даже озлобленным его нечестностью попрошайкам очень скоро сделалось противно пинать. Вспомнив об этом, Коренга был готов брезгливо скривиться, но всё-таки удержался.

«А я-то сам достойно ли повёл бы себя, прижми меня жизнь, как прижала этого малого?..»

Сквиреп Чугушегг, кажется, готов был в сердцах наградить крадуна пинком, которого тот и ждал, но тут Коренга снова встрял не в своё дело, сказав:

– Не сердись на него, достойный кунс. Его на галирадском торгу какие-то люди за деньги показывали обнажённым в палатке, выдавая наколки на его теле за самородные письмена. Я сам слышал, как кричал зазывала, именуя его «живым узорочьем» и суля награду разумнику, который сумеет разгадать эти письмена! Не суди строго того, кто вынес подобное унижение. Ещё бы ему не бояться людей, и в особенности таких властных и могущественных, как ты!

– А я слышал, будто вы, венны, не только превеликие упрямцы, но и завзятые молчуны, – бросил кунс раздражённо, и Коренга успел испугаться, не перешёл ли он границы дозволенного и не выйдет ли ему боком стремление жить в ладу с собственной совестью. Однако Чугушегг ничего более не добавил. Рывком встал и, уйдя на нос корабля, подозвал к себе Эорию.

До них было довольно далеко, так что Коренга не мог слышать, о чём говорили отец с дочерью. Да он не больно и любопытствовал. Любопытство, как и дерзкий язык, постоянно доводило его до края беды; хватит, разок можно и обойтись! Два-три случайных взгляда, брошенные на корабельный нос, донесли ему только, что Эория сперва воспротивилась было воле отца и не хотела ничего слушать, а Сквиреп Чугушегг, вольный, по мнению Коренги, ей приказать, вместо этого убеждал. Наверное, он любил дочь и хотел, чтобы она ходила в его воле по разумному согласию, а не из обычной покорности. И, как обычно бывает, родительское увещевание подействовало вернее всяких приказов. Кунсу пришлось говорить достаточно долго, но вот наконец Эория со вздохом склонила светловолосую голову: дескать, хорошо, батюшка, всё сделаю, как велишь. Кунс обнял её и долго не отпускал, всё гладил по голове, по плечам… Потом оставил Эорию и прошёлся по кораблю, покрикивая на своих молодцов. Как ни обладал собой многоопытный боевой вождь, со стороны было заметно, что разговор с дочерью дался ему не легко и не просто. Эория же снова занялась работой, но Коренга обратил внимание, что она перестала улыбаться и больше не шутила с молодыми побратимами, как до беседы с отцом.

Немного погодя галирадскому крадуну принесли такую же кружку пива и ломоть вкусной вяленой рыбы, что и Коренге.

Сегванская «косатка» была гораздо быстроходней аррантского купеческого корабля. Так что, наверное, «Поморник» мог достичь берега уже к вечеру, тем более что в сам Фойрег кунс всё-таки не пошёл. Однако Сквиреп Чугушегг не торопился. Не годится ссаживать гостей судна на берег на ночь глядя, когда кругом неведомые и, возможно, опасные места, а солнце уже уходит с небес.

И вообще, всякое новое дело лучше начинать на рассвете, если хочешь, чтобы оно увенчалось добром!

Так что нарлакскую землю Коренга увидел, как и предполагал, на следующий день, Только вместо людных причалов и высоких сторожевых башен Фойрега впереди простиралась ничем не отмеченная синевато-серая полоска земли. За этой полоской как будто висела в прозрачном утреннем воздухе такая же тёмная гряда облаков. Коренга в жизни своей никогда не видал гор, зато часто слышал, как Нарлак называли гористой страной. Причём якобы к востоку хребты становились уже вовсе непроходимыми и подавно непроезжими, и вот там-то, на неприступных вершинах, как орлиные гнёзда, лепились обиталища вилл… Коренга долго приглядывался к громадам туч на горизонте и в конце концов сказал себе: «Ну не может же быть, чтобы это были действительно горы?..» Он хотел спросить мореходов, уж точно знавших наверняка, но в итоге не отважился, решив – засмеют, и мысленно махнул рукой. Горы или облака, никуда они не денутся, разберёмся без спешки!

Между тем сегваны явили себя превеликими умельцами сушить вымокшее. Наверняка в этом деле, как и в любом другом, которым изо дня в день занимаются на протяжении поколений, у них были накоплены свои хитрости и секреты. Во всяком случае, они привели тележку Коренги в совершенно прежний вид; кто не знал, что ей пришлось послужить морским кораблём и даже переворачиваться в волнах, тот нипочём бы не догадался об этом. Коренга уже сидел в ней, глядя на берег, и был одет в свою собственную одежду, и колёса были заботливо смазаны, а под спиной у него снова покоился толстый коврик, свёрнутый в плотный вьючок.

Торон сидел рядом, и на замшевой попонке, прятавшей крылья, не найти было ни малейшего следа морской въедливой соли.

– Больше я для тебя ничего не могу сделать, – сказал Коренге Чугушегг. – Для тебя и для этого пёстрого, который до того боится меня, что вряд ли раскроет рот даже для благодарности. Я выполнил слово кунса и не дал вам погибнуть, когда арранты вас бросили, но я не обязан вам жизнью, чтобы вести корабль в Фойрег, где меня не очень-то любят. Думаю, однако, коли уж ты в одиночку пустился из своей глуши за море, вряд ли недальний переход посуху тебя испугает!

Коренга ответил как подобало:

– Спасибо тебе, достойный кунс. Если твоя удача меня слышит, пусть она будет всегда к тебе благосклонна!

Сказал и поймал себя на странном ощущении. Ему не хотелось расставаться с сегванами, от которых он совсем недавно ждал неминуемой смерти. И «косатка», мерно приподнимаемая дыханием моря, уже казалась едва ли не домом родным, уютным, дружественным и надёжным… по сравнению с неведомым берегом, где им с Тороном снова придётся самим прокладывать себе путь, одолевая бесчисленные препятствия. Удивительно устроен человек! Всего несколько суток назад Коренга привязывал свою тележку возле борта аррантского корабля и со страхом думал о том, как между ним и твёрдым берегом проляжет полоса холодной воды…

Такого чувства он за собой что-то не приметил в торговом обозе, с которым приехал в Галирад и там распрощался, чтобы дальше путешествовать одному. Может, это оттого, что в сольвеннской стране он ещё отчётливо осязал за спиной дом, а здесь всё было уже совершенно чужое? И обещало становиться чем дальше, тем незнакомее и страшнее?..

С этими ничего не боявшимися мореходами Коренга был как за стеной. И вот стена расступалась, выпуская его наружу. В полную неизвестность. Снова он двинется в путь по каким-то неведомым дорогам, а скорее всего, совсем без дорог, снова будет встречаться и поневоле сводить знакомство с людьми, от которых поди ещё разбери, чего ждать!

«Как бы не пришлось мне, – посетила его прозорливая мысль, – потом вспоминать эти сутки на палубе у Чугушегга как самые счастливые за всё путешествие…»

Тут Коренга поймал себя на том, что совсем не берёт в расчёт своего нечаянного попутчика, галирадского крадуна, как бы разумея, что на берегу тот немедленно удерёт незнамо куда и не захочет путешествовать вместе.

«Причём, конечно, не попрощается. Да кабы не стибрил чего напоследок…»