обрадованно приветствовал любимого президента простой парижский швейцар. – Чем могу быть полезен?» Президент спросил, могут ли они с африканским гостем пройти в кафе? На что швейцар очень вежливо ответил: «Но-но, месье, пардон!» – и закрыл дверь! (Я легко представил себе последствия подобной сцены в нашей родной Москве, но с несколько измененным составом участников: вместо президента Франции – кто-нибудь из членов Политбюро, или Моссовета, или горкома партии. О! Последствия были бы самые пестрые: смена места проживания одного из служащих клуба, перевод на другие работы и даже, может быть, снос помещения клуба в связи «с реконструкцией столицы».)
Как мы и предполагали, посещение дома-музея скульптора Огюста Родена стало одной из вершин наших эмоциональных впечатлений… Как ни странно, но факт того, что почти все главные работы гения нам знакомы по репродукциям, по каталогам, по альбомам, нисколько не охладил наши восторги от непосредственного общения с оригиналами. Я бы сказал – даже усилил.
И как же велико и искренне было наше возмущение присутствием во дворе музея, рядом с шедеврами великого мастера, выставки «скульптур» из колючей проволоки американских «авангардистов»! Ну, ни в какие ворота!
Я не выдержал и высказал свое «фэ» в книге отзывов. Переводчик объяснил пожилой сотруднице музея смысл моей записи. Чуть не заплакав, она… поцеловала мне руку – «в знак согласия со мной и признательности за помощь в деле выселения незваных „гостей“ из проволоки, приглашенных хозяевами музея по меркантильным соображениям коммерческого характера. Сама она боится проявлять активность в этой благородной акции выселения, так как боится быть уволенной». Так нам перевел ее слова наш гид.
И вот эта деталь (Деталь!) – поцелуй руки – вознесла в моей душе Родена на еще большую художническую и человеческую высоту. Оказывается, Родена надо защищать! Поцелуй старушки усложнил и углубил мое преклонение перед Роденом, но в то же время «опустил» его на грешную землю, где все так или иначе беззащитны от невежества в такой же степени, как от ножа, пули или мерзавца. Я понял, что такое для Франции Роден!
Должен признаться, всякий раз, проходя мимо роденовской «Вечной войны» в Государственном Эрмитаже, я испытывал желание взять и отправить эту работу домой, во Францию, в музей Родена… Наверное, я не прав! Но ее жизнь в России – алогизм! Ей-ей! Мне казалось, что эта скульптура отнята у поцеловавшей мою руку старушки (наверное, я не прав?!). Но ведь примерно то же самое испытываешь, смотря на такие русские старинные иконы или предметы роскоши русских царей где-нибудь вдали от границ нашего отечества. (Наверное, я не прав?!) Эх, домой бы их!
Наш гид-ученый предложил посетить маленький ресторанчик, где, как он сказал, все яства рыбные, и что бы вы из них ни заказали – объедение! Зашли. О-о-о-о! До сих пор самым вкусным за свою деятельность едока я считал съеденный большой кусок только что выловленной бригадой совхозных рыбаков в крымском городе Судак 460-килограммовой белуги. Умопомрачительная вкуснятина!
…Снималась в Судаке часть кинофильма режиссера Сергея Юткевича «Отелло». В главной роли – Сергей Бондарчук, в роли Яго – Андрей Попов, Дездемоны – Ирина Скобцева, а Родриго – я. Свободное от съемок время Бондарчук и я проводили на суденышках рыбаков и старались как только могли быть им полезными: крутили ручку лебедки длиннющего перемета, мыли палубу, сети носили, чего-то переносили, передвигали… Так вот, когда выловили эту огромную белугу, очевидно в знак уважения к нашей киногруппе, желающим были выданы суровые рукавицы и огромные шампуры с нанизанными на них кусками белуги весом по килограмму каждый (не менее!). Мы должны были крутить эти куски над специально разогненным дымящимся мангалом до тех пор, пока из кусков не начнет капать жир и гореть на угольях. Готово! Ни соли, ни пряностей! «Натурель»! Укус! Первое ощущение – отнимут! Что это? Атавизм?
Я понял, почему рычит собака, почему шипит кошка, когда во рту лакомство, – боятся, что отнимут! Я впервые беззвучно рычал и шипел! В Судаке!
А второй раз – в Париже! Судак и Париж – города-побратимы по моим рыку и шипу! О-о-о!
Мадемуазель Адель – хозяйка оформленного под медную чеканку ресторанчика – предложила мне бульончик из креветок с плавающими в нем тоненько-тоненько нарезанными ломтиками-лепестками сырых шампиньонов и на моих глазах натертыми в малюсенькую стружку четырьмя сортами разнопахнущих сыров… О-о-о-о-о! Р-р-р-р-р! Гав-гав! Ш-ш-ш-ш-мяу! Не подходи! Р-р-р-р-р! Атавизм!
Все ели второе блюдо – огромный, из свежайшего мяса бифштекс с кровью (французы мороженого мяса не употребляют в пищу). Я отказался и попросил вторую порцию бульончика! Ну просто – гав-гав!
Вечером смотрели эстрадно-балетное представление африканских негров в одном из множества парижских кабаре. Фантастический арсенал ритмов, фейерверк движений – синкопированных, темпераментных, очень заразительных. Многие из зрителей, к сожалению, в не совсем полном зале буквально дергались в ритмах танцев и, если можно сказать, музыки четырех барабанщиков, виртуозно вытворявших уму непостижимые пассажи. Рулады то громкие, то тихие, то атакующие твой слух, то ласкающие. Мужчины, с легким прикрытием лишь «грешных мест», женщины, с еще более легким, в непрекращающемся темпе представляли какой-то религиозный народный обряд, поэтому зрелище выглядело чистым, без сексуальных допингов, высокопрофессиональным и до исступления искренне исполняемым! Прекрасно! На сей раз спокойно досидели до конца, отчаянно хлопали.
Душа неспокойна: как там, в Москве, мой «Скапен»? Когда премьера? Спектакль практически был готов. Не сыграли его раньше потому, что не все декорации были сделаны и Никита Богословский задержал один музыкальный номер – танец Зербинетты в последнем акте. А ведь замечательно: в Париже играем Маяковского, а в Москве – Мольера!
Трудно поверить в то, что после негритянского спектакля некоторые, в том числе и я, еще выступали в нашем торгпредстве перед дипломатами и командированными.
Домой нас, слава Богу, повезли в автомобиле, да еще на нашей «Волге». Специально мимо русской церкви на улице Дарю, в которой происходят православные богослужения (построена она в 1859–1861 гг. по проекту Кузьмина архитектором Штромом. Внутри, как нам сказали, она украшена работами русских художников). Ехали мимо Центрального рынка, названного Эмилем Золя «Чревом Парижа». Подъехали к нему в первом часу ночи… Горы «всего»! И все эти горы Париж пережевывает за сутки! Жизнь и ночью бьет ключом, рестораны и кафе бойко торгуют в основном вкуснейшим луковым супчиком и улитками. И конечно, вином! С огромных грузовиков сгружают в аккуратных упаковках товар, кругом давка и возня, но тишина! Говорят, на рассвете, когда собираются продавцы, здесь бывает страшный ор. Торговцы приветствуют друг друга и договариваются о ценах… Много хмельных. Как у нас…
Сказочно красивы ночью Эйфелева башня и самый прекрасный проспект столицы – Елисейские поля, тянущийся от площади Согласия до Триумфальной арки на площади Звезды. Он как бы связывает старый и современный Париж. Проехали мимо дома, в котором жили Марат и изобретатель гильотины господин Гильотен, – феноменальное соседство! Проехались-протиснулись по серенькой улочке в 2,5 м ширины, но очень знаменитой, так как на ней жил Золя!
Представьте себе перенадутую воздухом автокамеру, которая вот-вот лопнет, и вы легко сможете представить, в каком состоянии мы легли спать – «перенадутые» Парижем.
Ночью снилась Москва и почему-то провалившаяся премьера «Скапена». Кошмар! К чему бы это?
20 июня 1963 года. Оказывается, еще вчера было известно, что – ура! – декорации наши уже на территории Франции и спектакль состоится. Начинаем с «Бани». И зря! «Клоп» посолиднее. С него надо было начинать и, по-моему, только его и играть! Сегодня вечером у меня премьера – роль Ивана Ивановича и вечером же (перед спектаклем) репетиция.
А днем «дегустация» Парижа продолжается…
Бродил один. Очутился на невзрачной улочке, идущей параллельно фешенебельной улице Риволи.
