Евгений Весник
Дарю, что помню
У меня такое чувство, что я всегда играю драматические эпизоды в некоем грандиозном спектакле.
Только перед смертью человек узнает, что ему надо было делать.
Действующие лица – их много
Все они очень разные и все мною любимы, даже заблудшие, бедняжки, которые, «надев на глаза шоры», забыли, что в комплект входят еще «узда и кнут»
Действие происходит в разное время и на небесах, и в землях разных стран, а также (непременно) в сердцах и душах людских.
Чтобы попытаться написать книгу, необходимо совершить своего рода подвиг – попытаться начать ее писать и непременно чернилами трех цветов – цветов честности, смелости и доброты.
Набираю в себя воздух… Разбегаюсь… Сейчас, сейчас… Минуточку… Вот только вспомню слова великого человека… Сейчас, сейчас… Напишу их, а потом уж… Главное потом…
Разгоняюсь… Еще… Ну! Ну же!! Ну!!!
Прыгнул! Ух-х-х! Лечу! Где карандаш? Ах, вот он!
Ну, с Богом!
Все, что дышит, думает, ходит, ползает, плавает, растет, – творит! Что-нибудь, но обязательно творит!
Все творящие играют свои роли в бесконечно разнообразном репертуаре огромного театра – «Вселенная», созданном Бог знает кем. Только Бог это знает…
Пьесы в этом театре пишут – Время и Идеи… Жанр и интерпретацию этих пьес подсказывают короли, цари, философы, генсеки, редко – народы, чаще мафиози; а еще – законы, нарушения или соблюдение их, землетрясения, наводнения, урожаи, засуха, количество тюрем, любовь, ненависть, даты, и совсем редко – высокие образцы объективной логики!
Люди, режимы-браконьеры разрушают горы и леса, отравляют воздух и воды, дырявят, ранят землю – во имя создания «декораций» своих «пьес» и «спектаклей».
Жизнь питается, ест! Отсюда закон: съесть или быть съеденным.
Все живое ест друг друга – зубами, заводскими трубами, пулями, ножами, газами, СПИДом, голодом, обжорством, доносами, заседаниями, комиссиями, болтовней, подкупами, ложью, предательством, идеологией, динамитом, ракетами, рэкетом, набегами-грабежами, наживой, ядами, лженаукой, трусостью…
Неужели так велика и страшна цена за все светлое, мудрое, человеколюбивое?
Ведь все темное в истории театра «Вселенная» – не более чем «справка» о досадном. Все светлое, общечеловеческое в этом театре – ноты бесконечного гимна гордости за человеков!
Как жаль, что так мало минут отпущено на полет каждого из них во Вселенной!! Едва ли не самое важное – уметь рассмотреть средь свистящих метеоритов, темных грозовых туч, града, грома и молний пролетающие мимо или летящие рядом, ласкающие глаз, греющие душу, радующие ее, светящиеся добром и улыбками небесные частички-ноты, очень похожие на человечков-светлячков… Их много…
Стоит повнимательнее присмотреться, и убеждаешься, что светящихся больше тех, кто не наделен этим Божьим даром. Значительно больше! Иначе за счет какой же энергии светило бы нам солнышко? Кому-то удается ежедневно погружать его в темноту, но ведь есть же силы, которые неизменно возвращают его нам! Это силы вечной борьбы за свет! Борьба эта – удел способных светиться! А светиться – удел умеющих читать и воспроизводить благозвучные ноты!
Увертюра
Вдали сквозь туман вырисовываются очертания берега-макета с множеством небоскребов… Кто-то на весь океан поет под банджо и писк чаек: «Посмотри на себя у „истока“, затем в „устье“ и поймешь, в ту ли сторону плыл»
Я посмотрел и вспомнил, что как-то, будучи почти у «истоков», плыл на пароходе «Аквитания» в Америку. Мне было около трех лет. Мне не с кем было оставить в России родителей, и – хочешь не хочешь – я вынужден был взять их с собой. Часто штормило. Основным занятием пассажиров было постоянное сгибание туловища за борт судна и желание восстановить нормальный цвет лица.
Я, со свойственной моему «почемучному» возрасту любознательностью, спросил отца, почему, съев всего-навсего одну порцию отварного цыпленочка, извергаю из себя уже пятую или шестую целую курицу. На что получил маловразумительный и, конечно, требующий научного подтверждения ответ: «Так ведь этих курочек шторм тоже укачивает! Не только пассажиров, понял?!» Я промолчал. Честно говоря, настолько мне было тошно (не только на душе, но и чуть ниже ее), что я ничего не понял…
Неубедительный ответ отца породил во мне беспокойство за его судьбу в незнакомой, загадочной, бурливой, далекой Америке… Уже где-то в приближении к среднему течению жизни я узнал, что отец скрыл
