рад.
Значит, всё ещё будет, и рано заказывать тризну.
Значит, всё ещё будет, не будет дороги назад.
Опустился занавес дождя,
разделивший день на До и После.
До – хмельное, выпитое в розлив,
после – поминальная кутья.
Опустился занавес дождя
между нашим будущим и прошлым.
В настоящем времени нам сложно,
разделил нас дождь на Ты и Я.
Странная загадка бытия,
мы в любви бываем одиноки…
Перед нами люди, а не Боги
опускают занавес дождя!
Горит луна молебною лампадой,
в объятьях темнокожей ночи я.
И пусть она лишь до утра моя,
чтоб стать счастливым – большего не надо!
Александр Алексеев- Гай
Опять необозримость океана
Да пенный след у судна по пятам.
На мостике помощник капитана
Поймать звезду старается в секстан.
Куда бы нас с пути ни относило,
Пусть берега безмерно далеки,
Но в мире есть небесные светила,
Для мореходов – те же маяки.
Созвездия, весь небосвод усеяв,
Нас под прицел берут со всех сторон.
Как «дабл’ю» [5] , глядит Кассиопея,
И точно туз бубновый – Орион.
Вот – Близнецы, что двоеточьем, строго
Расставились от прочих вдалеке.
Вот – с ковшика Медведицы полого
Спускается Арктурус по дуге.
Опять необозримость океана…
И снова в бесконечность я влеком
И тёплой желтизной Альдебарана,
И Веги синеватым холодком.
Пусть не верна система Птолемея,
Но, глядя в эти звёздные поля,
Я будто бы и вправду разумею,
Что центром мироздания – Земля.
Семён Ботвинник
Первый окоп
Было немало губительных троп,
были пожары, снаряды и пули…
Где-то остался мой старый окоп —
рыл я его в сорок первом, в июле.
Новую жизнь открывала главу,
детство и юность ушли без возврата…
С чёрной землёй отвалил я траву —
в жёлтом песке заскрипела лопата.
Плотный, тяжёлый и влажный песок…
Взмокла спина, но копал я упрямо.
Был небосвод небывало высок,
в нём серебрилась немецкая «рама», —
значит, недолго осталось уже
до артобстрела, до грозного боя, —
будут на смертном плясать рубеже
чёрное, красное и голубое…
Кто-то из нас доживёт до седин,
кто-то пройдёт по горящей Европе,
ну, а пока что – один на один —
с этой землёй остаёшься в окопе:
с тоненькой тучкою над головой,
с каждой росинкой, явившейся глазу,
с каждой былинкой, песчинкой, травой —
ты их такими не видел ни разу…
Станислав Буров
В городе детства
Богатырский узорчатый шлем
в облаках, как вершина Монблана.
Мой собор настороженно нем,
только мне это вовсе не странно:
он меня не узнал, старина,
в одночасье лет сорок промчалось.
У меня на висках седина,
он таит вековую усталость…
Дальний луч золотит купола,
шпиль иглы золотит по соседству,
и несёт золотая игла
мой кораблик из зрелости в детство.
Зарёю вздыбился рассвет
и мелодично, с колокольни,
поплыли звоны, словно кони,
неся над Родиной привет.
Привет из дальней старины,
где были разные проблемы,
но только не было дилеммы
развала собственной страны.
Там жили: праведное слово,
Пожарский, Невский и Ермак,
и было поле Куликово,
и был разбит извечный враг…
Стою. Сжимаю кулаки,
и звон, как стон, над всей Россией…
Капитализм. Дожди косые
и гордый город у реки.
Сергей Быстров
Свидание
Пахнет детством в чистом поле —
Мёдом, скошенной травой…
Тётя Оля, тётя Оля!
Вновь увижу ли живой?
Вряд ли ждёт меня картошка
На загнётке в чугуне,
И не вылезет в окошко
Друг в отцовском зипуне.
Нет в саду осеннем вишен,
Во дворе – курей, утят,
Петушиный крик не слышен,
Половицы не скрипят.
Половик, побитый молью,
В будке – пса протяжный вой…
В се́нях вижу тётю Олю
Постаревшей, но
Живой.
В небе над Ладогой вешний журавль.
Зарево. День на исходе.
В белые ночи войду, как корабль
В тихую гавань заходит.
Молча присяду у кромки воды
Возле заснувшего сада…
Белые ночи, Нева и сады —
Большего счастья не надо.
Сергей Давыдов
Я видел кинофильм одной страны,
которая почти не воевала,
которая смеялась, танцевала,
пока мы задыхались от войны.
Я видел кинофильм одной страны, —
чтоб как-то отразиться ей в эпохе,
она сегодня собирает крохи,
которые кидала в пасть войны.
Вот эпизод: откопана винтовка.
Вот эпизод: наклеена листовка,
вот на дорогу брошено бревно…
Похоже всё, отснято очень ловко,
всё вспомнено, раздуто, зачтено.
Я не хочу обидеть их народа,
но если всё припомнит мой народ,
то будет фильм длиной в четыре года,
где страшен правдой каждый эпизод!
Тишины сосновая округа.
Солнце ходит на могиле друга.
Подожгло рябинку, как свечу.
Третий год разлука и разлука…
Я привык. Я больше не кричу,
не зову. Поверил. Всё напрасно.
И душа смирилась и согласна.
И теперь я даже не хочу
вспоминать застолья и дороги,
повторять над ним его же строки, —
боль такая мне не по плечу.
Постою… как будто на пороге,
в горле ком солёный проглочу…
Дмитрий Дадаев
Первый бой
Мы поднялись в атаку на рассвете
Навстречу смертоносному огню.
Я ничего страшней не знал на свете
И до сих пор всё в памяти храню.
Снаряды рвались с грохотом и воем
То вдалеке, то будто бы во мне.
Казалось, что погибло всё живое
На этой трижды проклятой войне.
Кольнуло в бок, но я, крича подранком,
Вдруг осознал, что выстоять могу.
И побежал вперёд за грузным танком,
Обманывая пули на бегу…
Я вижу:
В детстве дорогом —
Мой дед кроит ножом горбушки,
И говорит,
Светясь лицом:
«Держите,
Дети,
Поцелушки!»
Мы бережно тот хлеб берём,
И истово к губам подносим…
Съедим и…
Снова хлеба просим…
И пахнет солнцем отчий дом.
Николай Данилов
Ностальгия
А годы – словно санки с горок…
Ну, кто сказал, что мы стары?
Ведь нам всего чуть-чуть за сорок
От нашей свадебной поры.
Я вновь у памяти, как пленный,
О юных днях слагаю стих,
Когда казалась нам Вселенной
В ночи скамейка на двоих.
Опять я там, в таёжном мире,
Где повстречались две судьбы…
Где на любовь благословили
Нас «Красноярские столбы».
Там – годы юности благие…
Им век светиться, как огням.
И пусть живёт в нас ностальгия
По тем давно-давнишним дням.
С осенних туч на чёрном парашюте
Ночь опустилась к моему окну.
И я опять в объятьях тихой жути,
Опять у одиночества в плену.
Весь мир уснул – все от забот устали,
В безмолвии покой свой обрели.
Лишь я и ночь – вдвоём на пьедестале
Вращающейся медленно Земли.
Сергей Дроздов
Карельская волость (Фотография столетней давности)
Серьёзнейшие ражие карелы
Да в нафиксатуаренных усах.
Проборов свежевыбритые стрелы —
Чтобы на фото не попасть впросак.
А
